Вторжение

К городку этому Станислав Гагарин приблизиться даже не рискнул.

Похоже, в нем обосновалось, было расквартировано подразделение все тех же голубых. С наблюдательного пункта, который писатель оборудовал на более высоком месте, ближе к обезлюдевшему Лапино, он видел, как один за одним сновали там бронетранспортеры, боевые машины десанта, однажды подошла к Николину Полю и группа из трех танков.

Но грозные машины простояли у въезда в городок четыре часа, и затем прогрохотали в сторону деревни Перхушково, которая стояла по обе стороны Можайского шоссе.

Некоторое время бывший — бывший? — председатель «Отечества» обретался у деревни Лапино. Его привязанность объяснялась тем, что в оставленных жителями домах можно было найти кое-что из съестного.

Станислав Гагарин осторожно, таясь и постоянно озираясь, не переставая размышлять о судьбе исчезнувших лапинцев, обходил жилища, в них удавалось кое-чем поживиться, и неведомо как пришедшие в сознание строки, срывались с шевелящихся в шепоте губ:

— «Есть горькая супесь, глухой чернозем. Смиренная глина и щебень с песком, Окунья земля, травяная медынь, и пегая охра, жилица пустынь. Меж тучных, глухих и скудельных земель есть Матерь- земля, бытия колыбель, есть пестун Судьба, вертоградарь же — Бог, и в сумерках жизни к ней нету дорог».

Дорог не было.

Прежняя жизнь казалась беспредельно далеким, фантастическим сном.

И писатель держался за деревню Лапино не только потому, что находил в домах ее пропитание, но и потому еще, что она возвращала его к тем дням, когда он гулял в здешних окрестностях с Верой, любовался милой сердцу подмосковной природой, прикидывал, разглядывая местные строения, в каком бы ему поселиться, старательно возделывая собственными руками приусадебный земельный клочок.

Целую жизнь мечтал писатель Станислав Гагарин о пресловутом клочке и обитании на нем в деревне, но так и не удостоился Судьбой права на крестьянскую ипостась, хотя кровь казачьих предков по матери и трепетное уважение к земле, которое унаследовал литератор от отца и деда, происходящих из великого рода Гагариных, бунтовали в нем и требовали отвести душу, полить трудовым потом землю, на которой родился и в которую рано ли, поздно ли должен был возвратиться, дабы завершить вечный круговорот.

Порою он вспоминал предсмертные беседы Сократа, записанные вездесущим Платоном, по поводу диалогов которого, составивших славу его ученика, афинский мудрец однажды заметил: «Сколько же этот юноша налгал на меня». Уверовавший в некую схожесть натуры Сократа и собственной, Станислав Гагарин не очень удивлялся стремлению философа выговориться, перед тем как приложиться к чаше с цикутой.

Он подозревал с очевидностью, что сам может закончить бренное существование в не столь отдаленном будущем, практически в любую минуту поймает пулю калибра в пять целых и сорок пять сотых миллиметра — судя по звуку, его обстреляли из этих новых автоматов, но говорить Станиславу Гагарину было не с кем.

Это обстоятельство отягощало сознание, глухо, но с отвратительным постоянством угнетало сочинителя.

Может быть, поэтому настойчиво и упорно обходил он лапинские дома, безлюдье которых и беспокоило, и утешало одновременно. Ему хотелось встретить кого бы то ни было, и Станислав Гагарин радовался безлюдью, потому как подсознательно боялся встретиться с тем, что предстало вдруг наконец — он втайне предчувствовал подобную встречу, когда увидел первые трупы.

Потом он догадался, что жителей деревни согнали сюда, во двор самого большого и красивого лапинского дома, и безжалостно расстреляли, не жалея патронов.

Трупы мужчин и женщин, стариков и детей, в хаотическом беспорядке заполняли ограниченное белокрашенным штакетником пространство. Писатель принялся было машинально считать их, затем бросил — испугался возможной итоговой цифры.

Ему показалось вдруг, что убийцы наблюдают за ним и ухмыляются, иронически взирают на его остолбенелость и ошеломленность, которые сковали писателя, не позволяли сдвинуться с места.

Станиславу Гагарину почудилось, что некий невидимый стрелок несуетливо поднимает изготовленный к стрельбе автомат Калашникова, и это вовсе нереальное соображение — убийцы давно покинули деревню — подвигло писателя сдвинуться с места, сделать шаг в сторону, а затем попятиться, уйти, немедленно скрыться, исчезнуть с места разыгравшейся трагедии, бессмысленной и жестокой казни.

Новый круг он запустил близ станции Здравница, двигаясь вдоль Белорусской железной дороги, по которой за дни скитаний не прошла ни одна электричка.

Правда, дважды он видел, как в сторону Можайска, а затем к Москве прошел бронепоезд, такие писателю показывали в кино.

Артиллерийские площадки, на которых стояли трехдюймовые пушки, были пусты, но сам поезд катился довольно бойко, а на бронированных вагонах красовалась непонятная надпись: «Вся власть ЛСМ!»

Новая партия, сообразил писатель, либеральный союз… Кого? Молодежи, москвичей, меньшевиков…

Именно здесь, неподалеку от строений участковой больницы, Станислава Гагарина задержали.

Произошло сие до крайности убого и пошло. Писатель решил оправиться по-малому и приткнулся к кустам, на которых едва набухли апрельские почки.

Станислав Гагарин успел поднять язычок застежки-молнии на брюках, как почувствовал: в спину ему смотрят.

Сочинитель медленно повернулся.

Позади стоял, ласково улыбаясь, совсем не страшный, даже симпатичный на вид голубой комбинезон с желтым беретом.

Автомат в его руках не оставлял сомнений в том, что может быть пущен в ход без размышлений.

— Пописал, негодный мальчишка? — нежным голосом вопросительно пропел вооруженный незнакомец. — Иди-иди сюда, баловник… И ручки подними кверху, ручки подними, лапонька ты моя!

…Тем временем, икарус заполнили жертвами для Мадам, после Президента туда втолкнули еще троих, и автобус, степенно разворачиваясь, покинул Красную Площадь, вовсе недвусмысленно окружив Лобное Место.

Именно на таком автобусе привезли Гагарина из Одинцовского района в Москву. Задержавший его охранник в голубом молча отконвоировал тогда писателя до железнодорожного переезда, где стоял пятнистый, в желто-зеленых разводьях зил — 131 скунгом, металлическим кузовом-фургоном, точно такой же пригнал из Чувашии друг «Отечества» Анатолий Статуев.

Железная дверь распахнулась, и чрево автомобиля приняло бедолагу-писателя внутрь, где при коротком освещении Станислав Гагарин заметил двух мужчин неопределенного возраста и двух средних лет женщин.

С этими невольными спутниками писатель, не останавливаясь, доехал до Одинцова.

Здесь их, так и не обменявшихся ни единым словом узников, разлучили.

Спутников повели в сторону Дворца спорта «Искра», в Станислава Гагарина подвели к икарусу, стоявшему у Сберегательного банка, которым заведовала когда-то Алла Петровна, мама Игоря Мелентьева, его молодого, как будто подающего надежды коммерсанта.[1]

На полупустом икарусе зловещими в безжизненности улицами Москвы Станислава Гагарина и привезли на Красную площадь. Остановились они только однажды, на проспекте Калинина, у ресторана «Прага». Оттуда и вывели нынешнего соседа писателя, журналиста из еженедельника «Колокола», о последнем его качестве Гагарин узнал позднее.