Потом заиграл орган, и в горле у Валландера тотчас встал комок. Похороны всегда были для него тяжелым испытанием. Он уже теперь со страхом думал о том дне, когда ему придется идти за гробом отца. Похороны матери одиннадцать лет назад по-прежнему пробуждали тягостные воспоминания: он должен был произнести у гроба короткую речь, но не выдержал и бросился вон из церкви.
Стараясь обуздать волнение, он разглядывал людей в часовне. Далеко впереди сидел Роберт Окерблум с дочками, одетыми в белое. Рядом — пастор Туресон, который должен был совершить погребальный обряд.
Внезапно у Валландера мелькнула мысль о наручниках, найденных дома у Окерблумов, в ящике письменного стола. Неделю с лишним он и не вспоминал о них.
Существует полицейское любопытство, выходящее за пределы непосредственного расследования, думал он. Долгие годы мы непрерывно копаемся в самых сокровенных людских тайниках, и, наверное, из-за этого с нами что-то происходит. Я знаю, эти наручники не имеют касательства к теперешнему расследованию. Не играют ни малейшей роли. И все же мне очень хочется выяснить, почему они лежали в ящике. Понять, что они означали для Луизы Окерблум, а может быть, и для ее мужа.
Валландер сердито отбросил эти мысли и сосредоточился на заупокойной службе. Меж тем как пастор Туресон произносил положенные слова, он на миг встретился взглядом с Робертом Окерблумом. И даже издали прочел в его глазах бесконечную скорбь и одиночество. В горле опять встал комок, из глаз брызнули слезы. Чтобы взять себя в руки, он стал думать о Коноваленко. Как, вероятно, и большинство шведских полицейских, в глубине души Валландер не был убежденным противником полного запрета смертной казни. Если забыть о скандале, который разразился, когда смертную казнь отменили даже для тех, кто во время войны изменил родине, он не то чтобы полагал ее возможной карой за определенные типы преступлений. Просто иногда сталкивался с жестокими убийствами, изнасилованиями, преступлениями на почве наркотиков, которые были полны такого презрения к человеку, что у него непроизвольно мелькала мысль: подобные люди не вправе жить на свете. Он прекрасно понимал, что его резоны противоречивы и такой закон невозможен и даже нелеп. Это говорил его подсознательный опыт, невзвешенный, мучительный. Все то, что ему как полицейскому приходилось видеть. И что вызывало в душе иррациональный и болезненный отклик.
Когда служба закончилась, Валландер пожал руку Роберту Окерблуму и стоявшим рядом людям. Смотреть на девочек он не рискнул, опасаясь собственных слез.
На улице пастор Туресон отвел его в сторону:
— Большое спасибо, что вы пришли. Мы не рассчитывали, что полиция пришлет кого-то на похороны.
— Я представляю только себя самого, — ответил Валландер.
— Тем лучше, — сказал пастор Туресон. — Вы по-прежнему разыскиваете виновника этой трагедии?
Валландер кивнул.
— Но вы его поймаете?
Валландер опять кивнул:
— Обязательно. Рано или поздно. Как Роберт Окерблум? И девочки?
— Он ищет опоры в поддержке общины, — ответил пастор. — И у него есть Бог.
— Значит, он по-прежнему верует, — тихо сказал Валландер.
Пастор нахмурился:
— А почему он должен оставить Бога из-за того, что люди причинили зло ему и его семье?
— Действительно. Почему?
— Через час у нас в церкви собрание. Приходите, мы будем рады.
— Спасибо, — ответил Валландер, — но меня ждет работа.
Они обменялись рукопожатием, Валландер пошел к машине и вдруг заметил, что вокруг бушует весна.
Скорей бы уж Виктор Мабаша уехал, подумал он. Скорей бы арестовать Коноваленко. Тогда можно будет и весне порадоваться.
Утром в четверг Валландер отвез дочь к своему отцу в Лёдеруп. И она вдруг надумала остаться там до завтра. Посмотрела на одичавший сад и решила до возвращения в Истад навести порядок. Но одного дня на это явно не хватит.
— Если передумаешь, позвони, — сказал Валландер.
— Можешь сказать мне спасибо за то, что я убрала твою квартиру, — сказала Линда. — Ведь там ужас что творилось.
— Знаю. Спасибо.
— Сколько мне еще придется пробыть здесь? У меня в Стокгольме вообще-то много дел.
— Недолго, — ответил Валландер, чувствуя всю неубедительность своих слов. Но к его удивлению, дочь больше ничего не сказала.
Вернувшись в Истад, Валландер имел продолжительную беседу с прокурором Окесоном. А до того вместе с Мартинссоном и Сведоергом привел в порядок все следственные материалы.
Около четырех он поехал домой, по дороге закупил продукты. Возле двери лежала огромная кипа рекламных брошюр какого-то универмага. Он не глядя отправил их в мусорный мешок. Потом приготовил обед и еще раз проработал с Виктором Мабашей все практические обстоятельства, связанные с его отъездом. Заученные реплики с каждым разом звучали все чище.
После обеда они разучили последнюю деталь. Виктор Мабаша перекинет через левую руку плащ, чтобы спрятать повязку. И вот так, с плащом на руке, ему нужно достать из внутреннего кармана паспорт. В конце концов Валландер остался доволен. Никто ничего не заметит.
— В Лондон вы полетите рейсом английской авиакомпании, — сказал он. — Лететь рейсом САС слишком рискованно. Шведские стюардессы наверняка читают газеты и смотрят по телевизору новости. Они могут заметить повязку и поднять тревогу.
Вечером, когда они обсудили все практические проблемы, внезапно настала тишина, и ни один из них долго не мог ее нарушить. Но вот Виктор Мабаша встал, подошел к Валландеру.
— Почему вы мне помогаете? — спросил он.
— Не знаю, — ответил Валландер. — Я часто думаю, что должен бы надеть на вас наручники. И понимаю, что очень рискую, пытаясь вывезти вас за пределы Швеции. Может быть, Луизу Окерблум все- таки убили вы? Сами рассказывали, какими умелыми лжецами становятся люди в вашей стране. Может, я выпускаю убийцу?
— И все-таки вы это делаете?
— Да, все-таки делаю.
Виктор Мабаша расстегнул на шее цепочку и протянул Валландеру. На ней была подвеска — зуб какого-то хищника.
— Леопард — одинокий охотник, — сказал Виктор Мабаша. — Не в пример львам он ходит сам по себе, пересекает только собственный след. Днем, в самую жару, он отдыхает на деревьях вместе с орлами. А ночью охотится, в одиночку. Леопард — ловкий охотник. Но и величайший вызов для других охотников. Это клык леопарда. Я дарю его вам.
— Я не вполне понял смысл ваших слов, — сказал Валландер. — Но подарок принимаю.
— Все понять невозможно. Рассказ — это странствие, у которого нет конца.
— Наверное, в этом и заключается различие между нами. Я привык ожидать, что у истории есть конец. А вы полагаете, что добрая история бесконечна.
— Может быть, и так, — сказал Виктор Мабаша. — Может быть, счастье — знать, что новой встречи не будет. Ведь тогда что-то продолжает жить.
— Может быть, — повторил Валландер. — Но я сомневаюсь. Вправду ли это так?
Виктор Мабаша не ответил.
Через час он спал под одеялом на диване, а Валландер сидел, разглядывая подаренный клык.
Внезапно его охватила тревога. Он вышел в темную кухню, глянул на улицу. Все спокойно. Потом проверил, хорошо ли заперта дверь. Сел на табуретку у телефона и подумал, что просто устал. Еще
