К столику подошел Тримейн.
– Выпьешь еще кофе?
– Нет, спасибо.
Тримейн присел рядом.
– Прости, Патрик, но шансов не было никаких, – сказал он, отводя глаза.
Патрик не ответил. Ребенок родился мертвым – что тут скажешь!
– Я хотел узнать, может, ты пойдешь к Пенни…
– Она еще…
– Да.
– Сколько ей осталось?
– Трудно сказать. Несколько часов, не больше. Прости, Патрик, но алкоголь… у нее сердце не справляется. Мы ничего не можем сделать.
Патрик уронил голову на руки. Тримейн положил ладонь на его плечо. Патрик проглотил комок, подкативший к горлу, и встал.
– Идем, – сказал он.
Они молча вышли из столовой.
В палате интенсивной терапии среди нагромождения аппаратуры, опутанная проводами и датчиками, Пенни казалась совсем крохотной и хрупкой. Она была похожа на ребенка, измаявшегося и наконец уснувшего.
Патрик сел у ее изголовья, нежно взял в ладони ее руку и прижал к губам.
– Пенни, – прошептал он. – Прости меня. – Он закрыл глаза, и перед ним встало видение ее боли, ее отчаянных рыданий, ее осуждающих глаз. – Я любил тебя как мог.
Наклонившись, он погладил ее лоб, холодный и влажный, потом поцеловал ее волосы.
– Прости, прости меня, – прошептал он опять. – Прости.
Он просидел так до самого рассвета, когда сердце ее остановилось навсегда.
33
Патрик стоял у парадного крыльца дома, прощаясь с людьми, пришедшими проводить Пенни. У всех них были скорбные лица, они были одеты в траурные одежды, но подлинного сожаления по поводу трагедии, о которой они практически ничего не знали, никто не испытывал. Они покидали дом с сухими глазами. Патрик вежливо пожимал им руки и грустно улыбался, не надеясь на искреннее сочувствие. Дружба – удел живых, мертвым она ни к чему. А у Пенни и при жизни было не больше пары приятелей.
Войдя в дом, он заметил, что стало прохладно, и подошел к радиатору отопления проверить, греется ли. В последнее время ему всегда было холодно. Радиатор был горячим, и он с удовольствием погрел руки, собираясь с духом, чтобы встретиться с сестрой и Ричардом Брэченом. Больше всего ему хотелось закрыться в спальне и уснуть, уснуть навсегда.
– Патрик!
Он обернулся.
– О, Маргарет!
– Господи, да ты совсем замерз! Пойдем в кухню, я напою тебя чаем. Постоишь у печки, согреешься.
– Мне и так хорошо.
– Не спорь. Пойдем.
Леди Маргарет вошла в кухню и загремела посудой. Он последовал за ней. В последние дни она была очень заботлива. А он как никогда нуждался в помощи.
– Просто не знаю, что случилось с английским летом! – воскликнула она. – Сейчас вскипит чайник, и мы наконец согреемся. Не выношу эту сырость, этот холод!
Она передернулась и стала расставлять на столе чашки.
– Знаешь, тебе нужно сделать заявление для прессы, – сказала она, не оборачиваясь к нему. – Это было бы весьма разумно. Не находишь?
– Нет, не нахожу. Моя личная жизнь никого не касается.
– Вот как? – притворно-беспечным тоном переспросила она. – Но ты очень популярен, всем хочется знать, что с тобой случилось.
– Что за чушь! Ты хватаешься за любой повод, лишь бы привлечь внимание прессы, Мэгги! Смешно, ей-Богу: ты тщеславнее всех моих знакомых мужчин-политиков.
– Все очень просто: я забочусь о твоих интересах, – сказала она, поворачиваясь к нему лицом.
В последнее время он сделался таким неуправляемым, думала она, что каждую минуту приходится быть начеку. Конечно, она старалась не перегибать палку, но и пускать все на самотек тоже нельзя.
