били, били жестоко. Патрика охватило негодование.
– За что? – Мысли его путались, он никак не мог взять в толк, что кто-то осмелился так зверски обращаться с этим созданием. Потрясение было столь велико, что вожделение сменилось почти физическим ощущением тошноты. Он не мог разобраться в своих чувствах и вдруг отчетливо понял, что испытывает дикую злобу. Эта злость была вызвана тем, что он ничегошеньки не знает об этой девушке, и тем, что она подвергалась таким истязаниям. Он был зол и на свою беспомощность. Ему хотелось оградить ее от всех бед.
Переодевшись, Франческа подсела к нему на расстеленное одеяло. Милли и Софи спали. Франческа сидела, подобрав колени и уткнувшись в них подбородком. Она все еще не могла согреться. Патрик лежал, уткнувшись лицом в траву, и она украдкой рассматривала его. В последнее время она часто это делала, изучая каждую мелочь в его облике: цвет глаз, изгиб подбородка, морщинки на лице. Она старалась запомнить все, чтобы память в любую минуту могла воскресить для нее его образ. Она довольно хорошо изучила его и теперь поняла, что его что-то мучает.
– Вам нехорошо? – спросила она.
– Нет, все в порядке, – ответил он не глядя, и она тоже отвела глаза. Ему нравилась в ней эта черта: она была ненавязчива и всегда довольствовалась ответом, который получала. Простая, нетребовательная душа.
– Франческа?
Она обернулась.
Он должен был спросить, ему очень важно было все узнать от нее самой.
– Откуда у вас эти отметины на спине? Это случилось до приезда в Англию?
В тот момент, когда эти слова вырвались у него, он понял, что не должен был задавать такого вопроса. Ее лицо резко изменилось, нет, не лицо, а только глаза. Они потускнели, и в них появилась боль. Живая боль, будто открытая рана. А потом она словно затянулась тонкой пленкой, и теперь в глазах девушки уже ничего нельзя было прочесть. Он видел в них только свое отражение. И ничего больше. Ответа не последовало.
– Франческа! – Он протянул к ней руку, но она отстранилась. – Прошу тебя, скажи, что с тобой случилось?
Она чувствовала себя преданной. Граница, которую она так старательно воздвигала, была нарушена. Совершалась попытка проникнуть в тайну, которую она ни за что не хотела открывать. Никогда. Никому.
– Франческа?
Она не откликалась.
– Франческа, ответь же, Бога ради!
– Нет. – Она решительно поднялась. – Оставьте меня в покое!
Безнадежно глядя на нее, Патрик мучительно раздумывал. Что же с ним творится? Почему он так удручен? Что, в конце концов, произошло? Я, взрослый мужчина, веду себя как ребенок. Нет, нужно освободиться от этого морока. Избавиться от наваждения, скинуть с себя эту одурь. И он сказал:
– Ладно, Франческа, извини.
Он не знал, что еще можно добавить. Франческа молча пожала плечами.
– Я, наверно, уеду на несколько дней, – продолжил Патрик, обращаясь скорее к себе самому, чем к Франческе. – Мне надо побыть одному, развеяться. – А мысленно добавил: «Поеду в Эдинбург».
Она наконец повернулась к нему лицом.
– Конечно, – сказала она. – Если вам это действительно нужно.
Она произнесла эти слова ровным голосом, но в душе ее поднялось смятение; ей было тяжело думать, что он уедет.
– Да, я уеду сегодня вечером.
Он протянул руку к спящей Софи и потрепал ее по плечу. Потом Милли.
– Пора идти, девочки, – ласково сказал он. – Надо возвращаться домой.
Он хотел было сказать то же самое Франческе, но она уже принялась укладывать вещи. Патрик шумно вздохнул. Как глупо все кончилось, подумал он. Такой прелестный летний день, как он славно начался – и вот, пожалуйста. Все случилось как-то само собой. Патрик Девлин, врач-педиатр, был отличным специалистом и хорошо разбирался в чужих недугах, но только не в своих собственных. Просто ему еще ни разу не случалось любить.
– Ты готова, Франческа?
Ему страстно хотелось видеть ее лицо, но он старался не смотреть в ее сторону.
– Да.
Теперь выбранное им для пикника место уже не казалось таким замечательным, и он даже удивился, почему выбрал именно его.
– Итак, крошки, пошли восвояси, – сказал он, поднимая рюкзак и тюк с одеялами. – Пикник кончился.
Сказав это, он тут же пожалел. Эти слова прозвучали слишком значительно; в них сквозило нечто большее, чем простая констатация факта.
