И сообщила, что в священных текстах начертано, будто в каждом поколении рождается тридцать шесть праведных душ, цадиков, которые самим своим существованием продлевают дни человечества на земле. Если бы не они, предстающие перед судом Господним, весь род людской оказался бы на краю неминуемой гибели.
Эти праведники не знают друг о друге, точно так же они не имеют представления и о своем собственном предназначении. Будучи невинными, они остаются в неведении относительно исключительной важности их деяний.
Когда эти праведники завершают свою миссию на земле, они узнают, что после их смерти среди тех, кто их любил и с чьей жизнью они соприкоснулись, появятся новые души, которые займут их место.
— Интересный миф, — произнес Гил, не очень-то понимая, каким образом эта история соотносится с поиском свитка, а также с тем, как бы побыстрее отсюда убраться.
— Это не миф. Цадик упоминаем и восхваляем в Библии, в притчах, в псалмах. Библия называет цадика «фундаментом мира», а в Девяносто втором псалме особо отмечается, что цадик, как праведник, будет цвести, подобно финиковой пальме, и вырастет высоким, подобно ливанскому кедру. Вот почему Элиас выткал их.
— Но какое это имеет отношение к свитку? — спросил Гил.
В том-то и фокус, пояснила она. Ладлоу всю свою жизнь провел в поисках документа, который мог указать дорогу к древнему свитку, парному свитку третьей пещеры. Он верил, что свиток третьей пещеры является лишь ловушкой для алчных людей, ложным путем для тех, кто жаждет только богатств и равнодушен ко всему остальному. Да, последняя запись в свитке третьей пещеры открыто говорит о том, что существует еще один медный свиток, в котором содержится ключ, открывающий доступ к чему-то очень и очень ценному. Но упоминание о его существовании стоит после описания десятков тайников с богатствами, причем там же указано, где их можно найти.
— Ты сам говорил, что последняя фраза беседы содержит самую важную информацию. Так и последняя запись медного свитка говорит о другом, более важном документе, который следует отыскать. Улавливаешь? — взволнованно спросила она. — Элиас взывает к цадику-праведнику, чтобы тот отыскал второй свиток и явил миру истинное сокровище, вот в чем все дело.
Гил покачал головой:
— И что же это за истинное сокровище?
— Мы не узнаем этого, пока не вычислим, что означают ноты, и не найдем второй свиток.
ГЛАВА 32
Они были очень близки к завершению поисков; невероятно близки. Они знали, что основная подсказка Элиаса заключена в облачках, которые, словно пятна, покрывали небеса на шпалере. Оставалась одна проблема: ни он, ни она не умели читать ноты.
— Когда мне было семь-восемь лет, меня приблизительно на два месяца усадили за пианино, — запинаясь, сообщил Гил.
Он припомнил, что вроде бы на нотном стане каждая нота записывается на линии или между линиями. Этим его познания и ограничивались. Он ничего не понимал в диезах или бемолях. Однажды он выучил считалку, помогавшую детям запоминать названия нот. Каждое слово в ней начиналось с той же буквы, что и нота, после присказки: «Каждый хороший мальчик делает», но он не имел понятия, что делает этот мальчик, а также нужна ли им эта мнемоника вообще.
— Я знаю расположение нот на клавиатуре, но это все, — внесла свою лепту Сабби, затем пробормотала что-то о слепцах, ведущих друг друга.
Гил скопировал расположение линий и облачков себе на ладонь. Оно все меньше и меньше напоминало ему нотный стан. Что-то было не так. Где-то с минуту он вычислял что, а когда вычислил, то вся музыкальная версия оказалась под большим вопросом.
— Взгляни-ка на нотный стан, — напряженным тоном произнес он. — Там всего лишь четыре горизонтальные линии.
— И что это означает?
Ну, насколько он мог припомнить, в современной нотации используется пятилинейный нотный стан и все ноты располагаются на линейках или между линейками. Раз на шпалере их только четыре, значит, музыкальная фраза записана в четырехлинейной традиции или же, что еще хуже, все это вообще не имеет ничего общего ни с какой музыкой.
— Как и со всем, что мы тут накрутили, — вздохнула Сабби.
— Минутку, в любом случае все не настолько уж плохо. Читая ноты, что делает музыкант? Следует системе, — продолжил он, не дожидаясь ответа. — Предположим, что эти облачка и линии все-таки составляют музыкальную фразу. Пускай мы с тобой не очень-то разбираемся в нотах, зато мы знаем, как они соотносятся.
Сабби выглядела не слишком-то убежденной.
— А если это вообще не музыкальная фраза? — спросила она.
— Тогда все насмарку.
— Итак, что ты предлагаешь? — прозвучал новый вопрос.
— Опробовать эту систему, начиная с каждой клавиши, — ответил Гил.
— Где мы ее опробуем?
— На органе в часовне, — возбужденно выпалил он.
Потом сгреб весь их скарб и двинулся к двери.
— Это что? — с недоверием спросила Сабби. — Чет или нечет? Пан или пропал? Это и есть твой план? У нас осталось менее двух часов!
— Это единственное, что мы можем предпринять, если только ты не придумала чего-то получше.
Гил схватил ее за руку и потащил по темному коридору к часовне. С каждым шагом его походка становилась все стремительней и уверенней. Элиас был с ними, он призывал их поторопиться. Гил знал точно, куда им свернуть, словно он уже тысячи раз ходил по этому лабиринту.
ГЛАВА 33
Гил помотал головой, коря себя за опрометчивость. Как он мог так сглупить? Как мог позволить себе сосредоточиться только на нотах, не поискав запасной вариант? Теперь, когда один час из трех уже прошел, это могло стать роковым упущением.
Если обнаружится, что под тканью, покрывающей клавиатуру органа, нет клавиш или что его огромные трубы не способны издать ни звука, тогда времени на то, чтобы вернуться в комнату с гобеленами и начать все сначала, уже не останется. А де Вриз, то ли в сопровождении ангелов Маккалума, то ли без них, может нагрянуть в любую минуту. Второго шанса не будет.
Сабби держала оба фонарика, пока Гил снимал чехол. Он уже приготовился с вполне понятным разочарованием увидеть ряды покореженных, желтых, покрытых трещинами и частично потерянных клавиш; результат запущенности и износа, чего, конечно, не мог предвидеть даже такой предусмотрительный человек, как Элиас.
Однако зрелище, которое предстало перед ним, свидетельствовало о бессчетных годах неустанной заботливости. Скамья и орган выглядели так, словно кто-то только что их покинул или вот-вот должен вернуться. На панелях не было пятен, их полировка, казалось, блестела даже и в темноте. Клавиши, хотя и пожелтели от времени, были гладкими, чистыми.
