неподвижно, раздавленная грузом всего, пытаясь лишь продержаться и выжить. Ну же, дурочка, смелее, это всего лишь конец света, такое случается на каждом шагу. Аллан Донахью, наводчик и провокатор. И все это для того, чтобы заслужить уважение дочери и сделаться серьезным человеком в ее глазах. Последний южанин-аристократ, признавший наконец, что наше время — это деньги. В каком-то смысле, он посмотрел в лицо реальности, но, затаив в душе злобу, о которой она никогда не подозревала и которая все же сидела в нем, всегда, от первого стеклянного колпака до последнего, от одного дипломатического поста к другому, до самопожирающего скорпионова алкоголизма… и еще это. Она так никогда и не узнала его по-настоящему. Не успела. Она думала лишь о себе.
Да что с ней такое, Господи Боже? Вся расклеилась. Он думал, что таможенники станут осматривать машину, но нет, здесь было что-то другое.
— Джесс.
— Помолчи, Ленни. Она посмотрела на него. На ней были очки. Это значило, что ей совершенно плевать. Потому что раньше она всегда их для меня снимала.
— Хочешь сделать мне приятное, Ленни? Он ждал. Какая-нибудь очередная глупость.
— Убери свою дурацкую улыбку.
— Не могу, Джесс. Она прилипла. Честное слово. Это называется «паралич». Что они тебе сказали?
— Выразили свои соболезнования. По поводу папы. Наконец она тронулась с места. Швейцарские таможенники даже не взглянули в их сторону. — «Бьюик» проехал?
— Нет.
— Смотри-ка, какие-чудеса! Опять полное доверие, ну надо же. Он уже начал беспокоиться. У нее был надломленный голос. Там, внутри, ее всю трясло. Камня на камне не осталось. Опять сто двадцать. Сто пятьдесят. Прекрасно. Еще есть шансы остаться вместе.
— Джесс.
— Заткни пасть, Ленни. Сейчас не время. Я заживо похоронена под обломками. Поставь «Мессию». Он поставил пластинку. Хор ангелов. Да, правильно. Отправляемся прямо на небо на скорости сто шестьдесят в час.
— Аллилуйя! Золото едет! Сколько там?
— Там пусто, Джесс. В чемодане ничего нет. Они не сумасшедшие. Она дала по тормозам. Мессия сломал себе шею. У нее вспотели ладони. Он сказал ей как раз вовремя: еще триста метров, и все пропало бы. Она остановилась.
— Это еще что за истории? Он смеялся. Казалось, он был счастлив, как будто она только что доказала ему что-то. И эти веснушки на носу. Можно быть последней сволочью и все-таки сверкать веснушками.
— Они не дураки, Джесс. Они хотели проверить.
— Проверить? Проверить что?
— Что ты нас не сдашь. Меня и мессию… Бабки, я хочу сказать. Вот они и решили сделать один холостой проезд. Чтобы посмотреть.
— Ну, ты посмотрел?
— Да, Джесс. Ты меня любишь, безумно. Ты смотри… Сразу драться. Тебе бы любить меня немного меньше. Тогда у меня был бы шанс свалить. Она смотрела прямо перед собой. Сердце щемило, но совсем немножко. Изысканные переживания. Революционерка фигова. Но он обезоруживал, и сам был безоружен… совершенно… разве вот только улыбка. Что с ним станет без меня? Она спохватилась. Теперь уже речь не шла ни о ней, ни вообще о ком бы то ни было. Теперь речь шла о деньгах. Миллион долларов, который следовало передать тем, кому, может быть, удастся нас уничтожить.
— Так. И что теперь?
— Все сначала. На этот раз без дураков. Она медленно вернулась и пересекла границу. Нет, я все-таки мразь, и идеализм здесь ни при чем. Угрызения совести, эти вечные угрызения. Аллан, должно быть, ошибся. Мы не католики. Нет, конечно же, мы протестанты. «Бьюик» стоял у «Чинзано», но теперь все они стояли рядом, и еще прибавился кто-то третий, или четвертый, если считать вместе с Ленни; он стоял спиной к амбару. Чтобы у бронированного шкафа было такое лицо? Нет, она явно недооценила возможности природы. Невероятно. Она закурила сигарету и, язвительно улыбаясь, стала его разглядывать, пока они набивали чемодан. Парню, верно, надоел этот насмешливый взгляд, он привык к тому, что люди вообще стараются на него не смотреть.
— Что, понравился? — спросил он, подходя к ней.
— Еще как. Я уже рада, что не беременна.
— По морде захотелось?
— Что за выражения?
— Ах ты, ш… Ангел крикнул что-то по-арабски. Смазливый блондинчик знает арабский? Вот это фокус. Для нациста — слишком мал. Должно быть, по учебникам выучился. Ленни вскочил на сиденье рядом с ней.
— Они сказали, чтобы ты вела медленно. Им нужно время, чтобы уладить все формальности на границе.
Она дала по газам, шины взвизгнули. Он сидел рядом. Совершенно разбитый.
— Боже мой, что я здесь делаю? Какого черта я вообще в это ввязался? Джесс, ты можешь мне сказать, что я тут забыл?
— Любовь, Ленни.
— Да мне сто лет она не нужна, любовь эта! Я ничего не просил! Оно само свалилось бац! — прямо на нос.
— Отлично, Ленни. Настоящий поэт.
— Помнишь тот первый раз, тогда, у тебя дома? Я ведь даже не хотел спать с тобой, сразу почувствовал, что здесь все заминировано. Совсем как Таос.
— Лаос.
— Черт. Стоило мне тебя увидеть, и я сразу понял, что по моему гороскопу — это каюк. Мадагаскар!
— Что за бред?
— Мой гороскоп, вот что. По моему гороскопу нет ничего опаснее Мадагаскара. Настоящее стихийное бедствие. Мне сказали: «Ленни, чтобы ноги твоей не было на Мадагаскаре!» Но так как я и понятия не имел, где это, я оказался там, сам того не зная. Я люблю тебя, Джесс. Полная хана. Он ее обезоруживал. Секунду или вечность она колебалась. Он ничего не подозревал, наивный. Такое впечатление, будто ведешь молодого бычка, красивого как Бог, на бойню. Сто пятьдесят.
— Черт возьми, Джесс, осторожно, у нас миллион долларов в тачке, растрясешь! Она в самом деле чуть не впилилась в дерево. Сейчас и правда было не до шуток.
— Ленни, я тебе уже сто раз говорила, возвращайся в Америку. Тебя там явно не хватает, для полноты картины.
— Я уже больше не хотел в это ввязываться. Поэтому и смотал тогда, с утра пораньше. Но они уже поджидали меня на выходе со своим товаром, и они мне сказали… Короче, ты понимаешь. Ты же видела этого парня. Я сел на чемодан и стал дожидаться тебя. Я три раза пытался удрать. Бесполезно. Настоящий греческий фокус.
— Какой еще греческий фокус?
— Судьба. Даже не знаю, с рождения у него такая рожа, или это война, или еще что. Но для греческой судьбы лучше и не придумаешь. Только вот греческим здесь и не пахло, в нем скорее что-то американское или немецкое.
— Да о чем вообще речь? Он совсем потерял голову. Даже его зеленые глаза побледнели. И тут он как завопит:
— Я хочу знать, что я здесь делаю, сто пятьдесят в час, влюблен в камень, с миллионом долларов и с греком на хвосте? Вот что я хочу знать. Они же убивают нас, Джесс!
— Ты боишься смерти?
— Я не боюсь смерти, но на кой ляд она мне сдалась? Я просто хочу понять! Понять, поняла? Понять хоть что-нибудь! Неважно, что, главное, чтобы этому действительно можно было верить! Говорю тебе, это
