штука… что, я знаю, не самый подобающий способ для описания вина, но я оставлю Уинстону все эти разговоры вроде «импульсивное, с нотками черной смородины». Он был тем, кто сделал вино, которое мы пили; в старые недобрые времена он готовил гадкий джин, не лучше самогонки.
— Ну, так как ты тут? — спросила Линн.
— Чума вернулась, за мной по пятам повсюду следует карманная вселенная, а мой отец оказался совсем не тем, кем я его считала. А ты удачно провела день?
— Вики искупала кошку в унитазе.
— Твоя взяла. — Я отпила еще глоток вина.
— Как тебе твое возвращение в Саллисвит-Ривер? — немного погодя спросила Линн. — Отвратительное? Тошнотворное?
— Запросто приехала, так же и уеду, — ответила я.
— Ах, Фэй, прямо твое жизнеописание, — улыбнулась Линн. — Тебе нужно будет придумать что- нибудь получше для Энджи. Она прямо-таки помешалась на этой «тоске по юности». Почему бы тебе не попрактиковать со мной отговорки?
— Ну, если тебе нужны отговорки…
Я перевернулась на постели, устраиваясь поудобнее. А раз там были колени Линн, то на них я и положила голову. От всей этой туристской лабуды меня почти наизнанку выворачивало. Меня снедал страх, что меня узнают, но никто не узнал. И я избегала всех наших любимых мест, кроме тех, которых больше нет.
Она погладила меня по волосам.
— Когда я была здесь последний раз, все магазины ломились от портретов твоего отца. Что ты об этом подумала?
— Я считаю, что ты хочешь спровоцировать у меня какой-то фрейдистский приступ.
— У тебя столько приступов, моя радость, как я могу за всеми уследить?
Я куснула ее за руку. Она не дернулась — Линн никогда не отступала, когда я нападала на нее, в шутку или всерьез, она просто терпела — поэтому вместо нападения я поцеловала ее ладошку.
— Что ты помнишь про папу? — спросила я.
Она пожала плечами. От этого ее колени немного покачнулись у меня под головой. Затем сказала:
— Я помню, что его борода уменьшалась вместо того, чтобы расти.
— В этом мамина вина.
— И все же именно это я помню. Мне было пятнадцать. Внешность имела жизненно важное значение. — Она схватила мою руку и быстро ее поцеловала, как будто тогда ей что-то другое пришло в голову. — Дай мне подумать… Я помню, насколько он был ниже тебя ростом.
— Все были ниже меня ростом.
— Твоя, правда. — Сама Линн была мне только по грудь — худая, маленькая, смуглая женщина, которая никогда не привлекла бы вашего внимания, если в помещении находится кто-то еще. Моя диаметральная противоположность… от чего в определенном возрасте возникали слащавые разговорчики о том, насколько мы предпочли бы тела друг друга.
Я далеко не сразу поняла, что она действительно это подразумевала.
— А что ты последнее помнишь о папе? — Вопрос только что пришел мне в голову.
— Последнее? — Линн прикрыла глаза. Она все еще гладила меня по волосам. — Мы с Шарр Кросби были на шахте…
Я села, резко выпрямившись.
— Что ты делала на шахте?
— Мы вместе шатались по магазинам, и тут кто-то прислал Шарр сообщение. В нем говорилось, что с мамашей Кросби произошел несчастный случай, что она повредила ногу. Так что мы сели на попутку до шахты. Шарр хотела убедиться в том, что с ее матерью все в порядке, а я поехала для моральной поддержки. — Она меня снова уложила к себе на колени. — Не хмурь бровь, моя радость, тебе когда-то тоже нравилась Шарр. До того, как ты решила во всем ее винить.
Я, было, запротестовала, потом осеклась. Чёртов связующий кристалл не мог позволить мне лгать самой себе. Я ненавидела Шарр; у меня не было причин ненавидеть Шарр; я винила ее в том, чего она не совершала.
— Продолжай, — сказала я Линн, снова угнездясь рядом с ней.
— Мы добрались до лазарета шахты, и там уже был твой отец, осматривал лодыжку мамаши Кросби. Говорил, что это только растяжение, не перелом. Он зафиксировал лодыжку в пеногипсе, чтобы обездвижить ее на несколько дней, а потом поговорил с мамашей о том, чтобы она не нагружала ногу, чтобы она следила, чтобы пальцы на ногах не немели, ну и все такое.
— Это было в лазарете? — спросила я.
— Где же еще?
Лазарет был однокомнатной полусферой, теснящейся среди остальных зданий «Рустико», расположенных полностью на поверхности.
— Так как отцу удалось оказаться в шахте, когда произошел завал?
— Ты не знаешь? — Рука Линн на минуту перестала гладить мои волосы. — Мой брат отнес копию рапорта в твою обитель.
— И отдал его моей матери. С которой случилась жуткая истерика, и она пыталась расцарапать мне рожу в клочья. — Я закрыла глаза, припоминая. — Она вопила, что это все я была виновата, ведя греховную жизнь. Божья кара или что-то подобное… не то чтобы она так ревностно верила в Бога… но она глубоко верила, что я грязнее грязи.
— Ты тоже в это верила, — мягко пробормотала Линн. — Мы все с нетерпением ждем того дня, когда ты изменишь это мнение.
Надо было отвести нашу беседу от этой дорожки.
— Я никогда не слышала подробностей о смерти отца.
— Ты старательно избегала этих сведений. Потому что знала, что будет веселее переживать фрейдистские приступы тридцать лет спустя.
— Двадцать семь лет спустя. Я могу назвать тебе точное количество дней, но это будет выпендреж.
Линн сделала вид, что схватила меня за нос.
— Да, с тобой не соскучишься. Если я расскажу тебе, что случилось в тот день, обещаешь ли ты излечиться от всех своих психологических травм за одну секунду?
— Да, мама Линн. — Я взяла ее руку и прижала к своей груди.
— Тогда вот все, что я знаю… а я была тогда там, причем все время. Не под землей, конечно, но я болталась в лазарете, когда из-под земли начали выносить пострадавших, я слышала все подробности…
Рассказ Линн.
Папа рассказывал мамаше Кросби о лечении растяжений и уходе за ногой, как вдруг он замолчал на полуслове. «Черт! — сказал он. — Они наткнулась на…»
(«На что наткнулись? — спросила я. — И кто такие 'они'?»)
— Он, видимо, имел в виду горняков, — ответила Линн. — Официально установленная причина обрушения в шахте заключалась в том, что они нарушили пузырь природного газа.
— Но откуда папа об этом узнал? (Пожатие плечами.)
В следующий момент Линн поняла, что Дэмот потряхивает. Не сильно — просто легкое колебание, как в минуту, когда мимо проходит вагонетка с рудой. По верхнему помещению шахты обычно каталось препорядочно вагонеток, поэтому Линн не осознала, что что-то не так, пока отец не кинулся бегом к двери. Через несколько секунд после того, как он исчез, взвыли сирены тревоги по классической схеме SOS: три коротких гудка, три длинных, три коротких.
Оба родителя Линн были шахтерами. Она знала, что эти сигналы означают «Обвал в шахте».
Мамаша Кросби завопила: «Твою мать!» — и попыталась уковылять из лазарета на одной ноге,
