вижу. Ты встаешь на рассвете и уезжаешь на студию – вероятно, чтобы показать мисс Глад секреты своего грима. Не сомневаюсь, что она очарована этим странным сценическим искусством. А домой ты возвращаешься за полночь, потому что ты либо на студии, либо летаешь на своем чертовом самолете – если ты действительно этим занимаешься.
– Тебе прекрасно известно, чем я занимаюсь. Она вздохнула.
– Да, надеюсь. В какой-то мере я бы скорее поняла тебя, дорогой, если бы ты занимался сексуальными полетами с мисс Глад. Я хочу сказать, тогда у тебя была бы веская причина избегать меня, верно? Так что я вижу единственное объяснение в том, что я тебе надоела.
– Это неправда.
– А я думаю иначе, Робби… Улыбнись и помаши рукой вон той старой грымзе в забавной шляпке, Луэлле или Гедде, никак не могу запомнить, кто из них кто… Замечательно!
Фелисия, смеясь, запрокинула голову, ее глаза засияли, как будто она веселилась от всей души, живое воплощение романтики, красоты, любви, в то время как Вейн приветливо помахал рукой той особе, на которую указала ему Фелисия; на его лице застыло выражение, которое, как он надеялся, должно было означать скрытую страсть. Свет фотовспышки ослепил их. Каждому репортеру было разрешено привести с собой одного фотографа, кроме того, здесь был фоторепортер из «Лайфа». Завтра весь мир увидит, как танцуют они, самая красивая пара в мире, демонстрируя свою любовь миллионам читателей, которых больше интересовали их отношения, чем война.
– Все наладится, как только мы вернемся домой, – сказал Вейн, хотя сам не очень-то верил в такую возможность. Это было всего лишь его желание, но оно вряд ли сбудется, даже если постучать по дереву.
– А там будет война. Или театр. Всегда будет что-то, что разлучит нас. А знаешь, почему, Робби? Потому что ты хочешь, чтобы было так. Ты не хочешь меня, больше не хочешь.
Она начала плакать – прямо посреди зала на собственной вечеринке.
– Поцелуй же меня, дурак несчастный! – приказала она так громко, что он испугался, как бы все присутствующие не услышали ее слова. – Поцелуй меня, как будто ты страстно меня любишь, черт побери!
Вейн наклонился и увидел в глубине ее глаз такую боль, что ему стало страшно. Прижав Фелисию к себе, он крепко, как только мог, поцеловал ее и в этот же момент почувствовал, как кто-то хлопает его по плечу.
– Вот это мне подходит, – прорычал знакомый голос. – Похоже, это именно то, что прописал доктор одному парню, которому пришлось провести двадцать четыре треклятых часа в самолете, чтобы попасть на вечеринку!
Фелисия рассмеялась.
– Мой милый Калибан! – воскликнула она, обнимая его. – Я думала, ты не придешь.
– Черт, как я мог пропустить такое событие. Слушай, Робби, дай мне потанцевать с Лисией. Когда я последний раз ее видел, ей промывали желудок, а вот сейчас она – настоящая царица своего собственного бала, будь он неладен! Держись меня, Лисия, я поставлю великолепное шоу с твоим участием. Великие любовные сцены из Шекспира для балета на льду! Мне уже нравится эта идея.
– Я не умею кататься на коньках, Марти.
– Нет в мире совершенства. Ладно, поговорим об этом потом. – Куик бросил свою сигару, будто она была боевой гранатой, уверенный, что один из его помощников поймает ее. Он всюду ездил в сопровождении широкоплечих, крепких молодых людей, которые были больше похожи на борцов-тяжеловесов, чем на ассистентов, и пары постоянно сменяющихся блондинок, которых он называл своими секретаршами. Как слаженная спортивная команда, они были обучены ловить то, что Марти бросал – входя в помещение, он не глядя бросал в сторону шляпу и пальто, а его свита должна была подхватить эти вещи, чтобы они не упали на пол.
У него было любимым развлечением – где-нибудь в бедном квартале бросать монеты из окна своего лимузина и наблюдать, как дети дерутся из-за них.
Куик любил состязания. Многие годы он хвалился в прессе, что планирует возродить римский цирк, с играми гладиаторов, со схватками людей с дикими животными, и было немало людей, которые верили, что он не шутит.
– К черту эту медленную чушь, – сказал он. – Сыграйте-ка нам что-нибудь, чтобы мы могли потанцевать, – крикнул он оркестру. О том, чтобы музыканты ему не подчинились, не могло быть и речи; он не только был другом Винни Петтрилло, председателя профсоюза музыкантов, но и сам постоянно нанимал джазовые группы и оркестры для своих шоу. Если бы он велел им играть, стоя на голове, они сыграли бы, чтобы угодить ему.
Оркестр заиграл любимую мелодию Куика «Когда Вероника играет на гармонике на пирсе в Санта- Монике» – песню, которую он заказал специально для своей водной феерии к Всемирной выставке 1939 года. Тогда ее исполняла любимица всей Америки олимпийская чемпионка по плаванию, а рядом с ней два дрессированных морских котика играли на губных гармошках. У Куика, который одно время был женат на своей чемпионке по плаванию, песня вызывала сентиментальные воспоминания, насколько он был способен это чувствовать.
В танце он был таким же, как во всем – переполненным дикой энергией. Он держал Фелисию так, будто ему было наплевать, касаются ее ноги пола или нет.
– Как у тебя дела, детка? – прокричал он ей сквозь грохот музыки. Он был единственным, кто называл ее «детка», и это всегда приводило ее в восторг.
– Прекрасно, Марти.
– Серьезно? – усмехнулся Куик.
У него была знаменитая усмешка. Все знали, что Уолт Дисней рисовал с него своего Большого Злого Волка[30] после непродолжительного и печального опыта общения с Куиком в качестве одного из его инвесторов. Даже если бы Фелисия не знала эту историю – которую Куик сам с гордостью рассказывал, – она увидела бы сходство: волчья усмешка, крупные, сверкающую зубы, черные глаза, которые, казалось, радостно сияли, когда он замышлял какое-нибудь злодейство. Чтобы
