справиться о твоей судьбе, тебя уже не было в той деревне. Потом один пленный самурай сказал, что господин Нагасава убил свою наложницу. Все эти годы я не разыскивал тебя, поскольку считал погибшей. Но теперь…
– Что теперь? – подхватила она, и Акира понял: Кэйко ему не верит. – Вы получите то, за чем пришли, мой господин, ведь вы дорого заплатили за это!
– Я не платил. Это подарок судьбы.
На длинных ресницах женщины дрожали слезы. По ее лицу было видно, что она давно не плакала и сама удивляется себе.
– Я ничего не знаю о своем сыне.
– У тебя нет других детей?
– Нет. А у тебя?
– Три дочери. Младшая недавно родилась, и я назвал ее твоим именем. Я помнил о тебе все это время, с того момента, как мы расстались, как я думал – навсегда.
Женщина бросила на него быстрый взгляд и промолчала.
– Твой сын с Нагасавой, – сказал Акира. – Я видел его и даже разговаривал с ним. Могу тебя заверить, господин Нагасава воспитал из него хорошего, честного воина.
По губам Кэйко скользнула усмешка:
– Представляю, что Нагасава рассказал ему обо мне!
– Ничего. Кэйтаро ничего о тебе не знает.
– Вот как? – прошептала Кэйко. – Как будто меня и не было…
– Я ему рассказывал. И знаешь, это истинно твой сын. Он смотрит на мир твоими глазами.
– Нагасава до сих пор жив? – спросила Кэйко после паузы.
– Я надеюсь. Они помолчали.
– Я заберу тебя отсюда, Кэйко, – промолвил Акира.
Она опять усмехнулась. На смену минутному смятению пришел покой, покой безразличия и безжалостности.
– Так говорили многие, но я не соглашалась.
– И… даже со мной?
– Это я тоже слышала много раз.
– Почему ты так отвечаешь?
– Потому что это – моя жизнь. Другой я уже не знаю, не помню и не хочу.
– Я заберу тебя! – уверенно повторил он.
– Каким образом? Тебе, знатному самураю, нельзя связывать себя с «нечистой женщиной». И потом, – она жестко блеснула глазами, – я не хочу быть одной из многих!
– Ты будешь единственной. Моей женой. Любимой женой.
В это мгновение Акира не думал ни о Мидори, ни о Масако, ни о детях. Обрести то, что он считал навсегда потерянным, было равносильно тому, чтобы найти в бесконечном океане золотое зерно!
Но Кэйко твердо ответила:
– Нет.
И тут Акире почудилось, будто то неведомое, что до сего момента поддерживало ее надежды и душевные силы, внезапно дало трещину, через которую теперь просачивается леденящий душу холод, сравнимый разве что с вечным холодом мировых пространств. Да, есть вещи, которые действуют постепенно, как медленный яд. И результат невозможно предугадать.
Что ж, говорят, будто каждый человек подобен целому миру – в нем и добро, и зло, и разум, и безумие. И что он выберет для себя, то ему и достанется. Но могла ли Кэйко выбирать? В его сознании вереницей пронеслась череда воспоминаний: вся эта история, обман и предательство Кэйко… Собственно, Акира никогда не знал, любила ли она его хотя бы день, час или миг!
– В любом случае тебе нельзя оставаться здесь. В Киото – чума!
– Чума? – Она приподняла тонкие брови. – Есть вещи и пострашнее!
И тогда Акира понял, что должен действовать иначе. Должен поддаться порыву и увлечь за собой Кэйко, увлечь в бездонную, горячую тьму безрассудства и страсти. Он взглянул на нее. Нет, ее непонятная притягательная сила не умерла, только теперь она не горела ярким пламенем, а была подобна тлеющему огню. Внезапно решившись, он обнял ее, сначала осторожно, потом уверенно, и сказал ей все то, что хотел сказать в самых безумных мечтаниях и снах.
Что делать, если все эти годы она стояла перед его мысленным взором, вся золотая в сиянии солнца, с соблазнительно нежной улыбкой на губах, и призывно протягивала руки!
То, что произошло дальше, он запомнил надолго. О нет, она была не многоопытной дзёро, а шестнадцатилетней девушкой, живущей по законам своих желаний, желаний сердца, любви. Прошло немного времени – и их страсть достигла невероятного накала. Им обоим чудилось, будто они коснулись той запретной, непроницаемой оболочки друг друга, что зовется душой, уничтожили грань между страстностью и любовью, между пламенной жаждой сердец и неистовым желанием тел. Акире казалось, что их тела – два куска расплавленного металла, слившихся воедино в пламени горнила и принимавших то одну, то другую причудливую форму…
