— Спасибо; сардж, — тихо произнес Келли, бессознательно переходя на морской слэнг.
— Это как в Сонг-Тае, верно? — после непродолжительного молчания спросил Ирвин, зная, что теперь услышит ответ.
— Да, что-то вроде. Вам скоро сообщат.
— Вы должны рассказать мне подробнее, мистер Кларк. Мне нужно думать о своих морских пехотинцах.
— Учебный полигон точно соответствует тому, что нам предстоит. Не забудьте, сардж, что и я буду там.
— Продолжайте, — негромко сказал Ирвин.
— Я участвовал в составлении плана высадки в том районе. Если в операции примут участие подготовленные солдаты, она пройдет успешно. У вас хорошие парни, сардж. Не буду говорить глупости вроде того, что нам предстоит легкая прогулка, но операция не окажется излишне трудной. Мне приходилось участвовать и в более сложных. Вам тоже. Подготовка идет хорошо, по крайней мере на мой взгляд.
— Вы считаете, что успех операции стоит риска?
Смысл этого вопроса был настолько глубок, что мало кто мог его понять. Ирвин провел во Вьетнаме два срока, и, хотя Келли не видел колодки его боевых наград, ему было ясно, что старший сержант повидал немало. А теперь Ирвин был участником того, что вполне может привести к гибели его морских пехотинцев. Солдаты умирали, чтобы захватить холмы, которые тут же переходили обратно к противнику, а через шесть месяцев они возвращались — и все начиналось сначала. У профессиональных военных в характере было что-то, заставлявшее их ненавидеть повторение. Несмотря на то что подготовка к операции заключалась именно в этом — они «штурмовали» лагерь бессчетное число раз, — реальная война состояла в том, что каждый бой велся ради захвата одной позиции. Перед тем как подумать о штурме новой цели, ты оглядываешься назад и проверяешь, насколько далеко тебе удалось продвинуться, и сравниваешь шансы на успех с тем, что ты узнал раньше. Но когда в третий раз видишь, что люди гибнут в бою за один и тот же клочок земли, начинаешь понимать. Просто понимаешь, как все это закончится. Твоя страна все еще продолжает посылать своих солдат штурмовать этот холм, заставляет их рисковать жизнью за место, политое кровью американцев. Говоря по правде, Ирвин не согласился бы добровольно отправиться во Вьетнам на третий срок, провести там еще несколько месяцев, постоянно подвергаясь опасности. И дело было не в недостатке мужества, преданности или патриотизма. Просто он понимал, что жизнь слишком ценная штука, чтобы отдавать ее задаром. Ирвин дал клятву защищать свою страну, но взамен ему хотелось знать, насколько важна предстоящая операция, что это не война вообще, а нечто настолько необходимое, ради чего стоит рисковать жизнью, которая у него только одна. И все-таки старший сержант испытывал чувство вины, полагал, что нарушил лозунг корпуса морской пехоты: Semper fidelis — всегда верный. И это чувство вины заставило его, несмотря на все сомнения и вопросы, вызваться для участия в еще одной, последней операции. Подобно мужчине, которому изменила любимая жена, Ирвин не мог разлюбить, не мог перестать беспокоиться и потому готов был принять вину, не принятую теми, кто это заслужил.
— Сардж, я не имею права говорить вам об этом, но все-таки скажу. Место, которое нам предстоит штурмовать, — это лагерь для военнопленных, как вы и думали, понимаете?
Ирвин кивнул.
— Но в этом должно быть что-то еще. Обязательно должно быть.
— Это не обычный лагерь. Военнопленные, заключенные там, мертвы — все до единого, сардж. — Келли сжал в руке пустую банку. — Я видел аэрофотоснимки. Одного из них мы опознали. Это полковник ВВС, северо-вьетнамцы заявили, что он погиб, и мы считаем, что никто из этих парней не вернется домой, если мы не спасем их. Я ведь тоже не стремлюсь вернуться туда, приятель. Я тоже боюсь, понимаешь? Да, конечно, я прекрасно подготовлен, может быть, у меня талант к этой профессии... — Келли пожал плечами, не желая продолжать.
— Верно, но всему когда-то приходит конец. — Ирвин передал ему еще одну банку пива.
— Мне казалось, три банки — предел.
— Я принадлежу к методистской церкви и не должен пить совсем. — Ирвин усмехнулся. — Нас уважают, мистер Кларк.
— А мы — сукины дети, правда? В лагере находятся русские, по-видимому, допрашивают наших офицеров. Все американцы принадлежат к высшему командному составу и все официально считаются погибшими. Не иначе, их допрашивают с пристрастием, поскольку им известно многое. Мы знаем, что они в лагере, и, если ничего не предпримем, чтобы спасти их.., во что мы тогда превратимся? — Келли заставил себя замолчать, внезапно почувствовав, что ему хочется продолжать, рассказать о том, чем занимается он сам, потому что встретил человека, который действительно может понять его, и, несмотря на свое стремление отомстить за смерть Пэм, он ощущал бремя вины, давящее его всей своей тяжестью.
— Спасибо, мистер Кларк. Да, нам предстоит нелегкая операция, — произнес старший сержант Пол Ирвин, обращаясь к темным соснам и летучим мышам. — Таким образом, вы будете первым на месте и последним покинете его, верно?
— Мне приходилось работать в одиночку и раньше.
Глава 23
Альтруизм
— Где я? — едва слышно спросила Дорис Браун.
— Ты у меня дома, — ответила Сэнди, сидевшая в углу гостевой спальни. Она выключила лампу и отложила книгу, которую читала вот уже не один час.
— Как я попала сюда?
— Тебя привез друг. Я — медсестра. Врач находится на первом этаже. Она готовит завтрак. Как ты себя чувствуешь?
— Ужасно. — Девушка закрыла глаза. — Голова...
— Это нормально, хотя я знаю, у тебя дикая головная боль. — Сэнди встала, подошла к девушке и положила ладонь на ее лоб. Высокая температура исчезла, это хороший признак. Затем она проверила пульс — сильный и равномерный, хотя все еще излишне частый. По зажмуренным глазам девушки Сэнди поняла, что продолжающийся процесс отвыкания от барбитуратов кажется ей страшным, но и это было нормальным. От Нее исходил запах пота и рвоты. Они пытались мыть ее, но все попытки не увенчались успехом, да и это было не так уж важно по сравнению со всем остальным. По крайней мере до настоящего времени. Кожа Дорис казалась бледной и вялой, словно существо внутри этой оболочки как-то съежилось. После появления в доме у Сэнди она похудела, наверно, фунтов на десять или пятнадцать, и хотя вообще-то это не представляло особой опасности, девушка была настолько слаба, что даже не заметила ремней на руках, ногах и пояснице, удерживавших ее на кровати.
— Сколько времени?
— Почти неделя. — Сэнди взяла губку и вытерла ей лицо. — Ты изрядно нас напугала. — Это было преуменьшением, мягко говоря. Дорис перенесла не меньше семи приступов конвульсий, причем второй приступ оказался настолько сильным, что панически перепугал и врача и медсестру. Зато седьмой приступ — совсем слабый — случился уже восемнадцать часов назад, это значило, что жизненные функции пациентки стабилизировались. Если повезет, то худшее осталось позади, и она на пути к выздоровлению. Сэнди дала Дорис попить.
— Спасибо, — тихо произнесла девушка. — А где Билли и Рик?
— Я не знаю, кто это, — ответила Сэнди. Формально это было правдой. Она читала статьи в местных газетах, но всегда пропускала имена. Медсестра О'Тул говорила себе, что вообще-то ей ничего не известно. Это была защитная реакция на столь запутанные чувства, что даже если бы она и нашла время, чтобы разобраться в них, то, ничуть не сомневалась Сэнди, запуталась бы еще больше. Сейчас не то время, когда можно полагаться на голые факты. Сара убедила ее в этом. Теперь время думать о смысле событий, об их причинах, а не о содержании. — Это те, кто причинил тебе столько боли?
Дорис была обнаженной, если не считать пластиковых трусов, надеваемых на больных, не способных управлять естественными отправлениями, и удерживающих ее ремней. Так было легче лечить девушку. Ужасные ссадины на ее груди и теле начали исчезать. Раньше они были синими, черными и пурпурными, а теперь, когда девушка начала выздоравливать, становились желто-коричневыми. Она молода, напомнила
