моих родителей.
В ту ночь я опять не мог уснуть. Сидел, выходил из балагана, открытым ртом хватал холодный воздух. Такое волнение!..
Сурен сжал мне локоть.
— Понимаю ваши чувства. Но Чебурнов нужен нам живым. Живым! Надо узнать об Улагае. Будьте сдержанны, Андрей Михайлович.
Мы ушли из балагана, оставив там двух переодетых. Кольцо окружения уплотнилось.
…Четыре всадника замаячили вдали у леса. Было далеко за полдень. Влажная тишина стояла на взгорье. Сотник ехал осторожно — один всадник впереди, двое поотстали. Издалека посвистели. Из балагана вышли, помахали. Но те не торопились. Двое отделились, поскакали по лугу вправо, влево, потом рысью поехали к балагану, спрыгнули; встречавшие их засуетились, но отворачивались и помалкивали.
Едва один из приезжих зашел за угол балагана, как получил такой удар по челюсти, что свалился, даже не ахнув. Его приятель привязал коня и тоже шагнул за стену. Короткая борьба — и он на земле.
Остальные двое покрутились на месте, подъехали и соскочили с седел.
— Как ночевали, хлопцы? — громко спросил Семен.
— А ни чо, — ответил боец и схватил с земли винтовку. — Руки на голову, ну!
Семен как раз ослаблял подпругу у коня. Словно дикая ласка, скользнул он под брюхо лошади, в руке у него оказался наган. Не целясь, выстрелил в бойца, и тот свалился. Винтовочные выстрелы затрещали со всех сторон, к балагану бросились три десятка бойцов. Сотник, как затравленный зверь, стрелял, вертясь на месте, израненный конь его ржал, запутался, упал, а Семен разрядил барабан и сунул руку в карман. Тускло блеснула граната, трое бросились на сотника, граната выпала, ее мгновенно отбросили в овраг. Взрыв потряс воздух.
Все. Борьба окончена.
Я подошел к связанному Семену.
Приходилось мне видеть глаза рыси в капкане. Помнил взгляд немецких драгун в рукопашном бою — страшные, звериные глаза. Семен неотступно буравил меня именно та: ким ненавидящим, испепеляющим взглядом. Что сделал бы он со мной, попади я в его руки!..
Рядом стоял Сурен, глаза его возбужденно поблескивали. Дело сделано. Сотника усадили прямо на землю.
— Говорить можешь? — спросил Сурен. — Или язык от страха проглотил?
— Развяжи руки-ноги, я те покажу, испужался али нет. Пляши, ваша взяла! Но ишшо не конец, ишшо не все.
— За что убил моих стариков? — вдруг спросил я.
— Подвернулись, дурни. Не за ими приходил, за тобой, изменник, да за твоей… — Тут он сказал грязное слово. — Пощечинки ее припомнил, расплатиться надумал. Успели вы сбежать…
Сурен взглядом остановил меня.
— Испить бы, — попросил Семен. Губы у него ссохлись. Принесли воды. Он выпил и повалился на спину.
— Ну что, — насмешливо спросил он. — Стреляй, чекист, пока я не убег еще раз. Не отвернусь.
— Повременим, — спокойно ответил Сурен. — Нас интересует Улагай, твой начальник. Где он?
— Далеко, отселева не достанешь. А будет ишшо дальше.
— Не скажешь?
— Дурака сыскал.
К Сурену наклонился его помощник, прошептал что-то на ухо.
— Твои хлопцы куда умней, жизнь себе выкупают. Уже сказали, где Улагай. Считай, что твоей сотни уже нет.
Лицо Семена исказилось, он завертелся, тяжело задышал.
— Сколько бойцов имеет Улагай? — спокойно спросил Сурен.
— Иди ты…
Семен играл ва-банк. Терять ему было нечего. Все содеянное им слишком весомо. Сурен встал и пошел допрашивать других.
Я сидел перед поверженным врагом, а видел белое, уже заострившееся лицо покойной матери, ее торопливую записку. «Прощай, Андрюша, прощайте». Рука тянулась к нагану.
— Кто их убил?
— Я за тобой шел, да за твоей… Вот бы отыгрался!..
— Ну, меня ладно, старые счеты. А женщину, сына?
— Скажу, пожалуй. Господин полковник потому и разрешил мне дать крюку на Псебай, чтобы привез я к ему твою красотку супружницу. Понадобилась. Може, с собой увезти захотел…
— Куда увезти? — Я не узнал собственного голоса.
— Этта тебе не узнать. А вот покамест я вез бы ее до господина полковника, она десять разов пожелать своей смерти захотела бы. И передал бы живую, да тольки… Ох, не вышло!
Не помню, какую картину я представил себе, не помню, как револьвер очутился в руке, как щелкнул взведенный курок, но тут сильная рука перехватила мне запястье. Револьвер выпал. Семен смеялся, закинув голову. Да, смеялся каким-то истерическим смехом, визгливо и страшно. Он и рассчитывал на это: не сдержусь, убью. И все для него кончится в одно мгновение.
Когда темная ярость прошла, я увидел Шапошникова. Он подбрасывал на ладони мой наган.
Семен отсмеялся. Свесил голову и сделался серым, жалким. Христиан Георгиевич спросил его:
— Скажи, блудливый егерь, много зубров твои люди побили?
— Не считал, — сухо ответил он. — Не с зубрами воюем, с комиссарами.
— А мы вот за зубров воюем, и как видишь, не одни.
— Продались комиссарам…
— Недалекий ты человек, Семен, — спокойно возразил Шапошников. — На природу восстал, она же тебя и повергла.
Меня позвали к Сурену. Он допрашивал в балагане нервного, чернявого, совершенно раскисшего урядника.
— Послушайте. Повтори, Лучинин, или как тебя там.
Тот послушно заговорил:
— Полковник живет отдельно от полка. Двадцать охранников при нем. А полк устроился в лесу. Землянки понарыли, человек четыреста, много офицеров, при оружии, больше английском. Место выбрали в верхнем течении Тягини южнее Ахметовской, а сам где-то на Большой Лабе. Хочет передавать командование Козликину, тот у Баталпашинской
— Почему передает?
— Едет в Турцию, так говорят. Там сборный пункт объединенного совета Дона, Кубани и Терека. Руководят генерал Алексеев и полковник Гамалей.
— Как поедет?
— Через Санчарский перевал, Гудаут и морем. А точно никто не знает. Совет этот у озера Деркос, по ту сторону границы.
Шапошников опять спросил о зубрах, теперь у этого урядника.
— А что делать, чем кормиться? — Урядник говорил дрожащим голосом. — Охотимся за оленем, за зубром, бьем, вялим мясо впрок.
— На Умпыре?
— Я там не был. Не знаю. Там другие.
«Там другие»… От таких слов дрожь по телу. Последнее убежище заповедного зверя — и «там другие».
Мы вышли из балагана, вдохнули свежего воздуха. Отряд собирался в путь-дорогу. Комендант деловито переписывал мешки и ящики, извлеченные из тайника. В другом тайнике нашли винтовки, гранаты, боеприпасы.
— Не прознает ли Улагай о разгроме своих глубинных баз? — спросил я Сурена.
