– Куда же он девался? – ахнула крестьянка. – Или померещилось мне? Но тут у Хвоща в носу защекотало и, не в силах сдержаться, он чихнул – громко, как из пушки выпалил.
– Ага, попался! – крикнула баба и ну ширять кочергой.
Но кочерга была короткая и не доставала.
– Погоди, оборотень! Сейчас лестницу притащу!
«Плохо дело!» – подумал Хвощ и стал озираться по сторонам, ища спасения. На лбу у него выступил холодный пот. Глянул вниз – крестьянка саженную лестницу тащит. По такой не то, что на крышу, – и на колокольню влезть можно.
У Хвоща душа ушла в пятки, а баба уже лестницу приставила, с кочергой лезет.
Выскочил бедняга из гнезда – и на трубу.
«Прыгнуть, что ли?» – думает. Прикинул расстояние на глазок – куда там! Разобьешься с такой высоты, как пасхальное яичко. А крестьянка уже на середине лестницы и кочергу протянула.
«Была не была, – думает Хвощ. – Уж лучше смерть, чем побои». Зажмурился и прыгнул вниз. Голова у него закружилась, земля волчком завертелась, крыша, баба, кочерга – все словно опрокинулось. Он уж решил, что ему костей не собрать, но вдруг почувствовал, что упал на что-то мягкое, как на перину, и это «что-то» сразу пустилось наутек. Хвощ вцепился обеими руками, чтобы не упасть, а тут на него вкусным запахом повеяло – будто грудинкой.
А это кот, стащив колбасу, как раз крался по двору, когда Хвощ свалился прямо ему на спину и вцепился в шерсть. Перепуганный Мурлыка, решив, что это хозяйка застала его на месте преступления и схватила за загривок, со всех ног бросился бежать.
Хата была уже далеко позади, деревня почти скрылась из виду. Тогда кот кинулся в густой репейник и крапиву и стал кататься по земле, норовя сбросить мешающую ему ношу.
Не тут-то было! Хвощ крепко держался за загривок. Крапива жгла его, репьи царапали, но колбаса так приятно пахла, что он решил ни за что с ней не расставаться.
Кот метался из стороны в сторону и наконец выронил колбасу. Хвощ мигом соскочил, схватил колбасу, вытер лопухом песок и съел ее. Подкрепившись на славу, он выкурил трубочку, растянулся под кустом и, размышляя о своих необыкновенных приключениях, сладко заснул.
Солнце поднялось уже высоко и его лучи заглянули в бурьян, когда Хвощ, очнувшись от сна, сел и прислушался. Ему показалось, что его разбудил какой-то звук. Он насторожился, не понимая спросонья, спит он еще или бодрствует, тем более что вокруг никого не было. Но ветер действительно доносил какие-то звуки – не то мушиное жужжание, не то комариный писк, не то гудение пчелиного роя.
И вот эти звуки слились в какую-то странную песенку. Ни птичья, ни человечья, ни тихая, ни громкая, ни грустная, ни веселая, она так хватала за душу, что хотелось плакать и смеяться.
Хвощ – а он был большим любителем музыки – весь обратился в слух.
Сообразив, откуда доносится звук, он пошел прямо на него.
Скоро он выбрался из бурьяна на лесную полянку, окруженную соснами. Над полянкой тоненькой струйкой подымался дым от небольшого костра, на котором что-то варилось в котелке, распространяя соблазнительный запах. Хвощ потянул носом и хотел подойти поближе – он ведь был охотник поесть, – как вдруг маленькая собачонка, шнырявшая по полянке, заворчала и залаяла. Услышав лай, цыган, лежавший у костра, – это он и играл на варганчике,[1] уча танцевать обезьянку, посаженную на цепочку, – вскочил и быстро огляделся по сторонам. Хвощ, у которого утреннее происшествие отбило всякую охоту иметь дело с людьми, быстро юркнул за терновый куст и, притаившись, стал ждать, что будет.
Не заметив ничего подозрительного, цыган опять развалился у костра и принялся дрессировать обезьянку. Зазвенит варганчиком, подергает за цепочку – и обезьянка прыгает то вправо, то влево. Но двигалась она так тяжело и неуклюже, что цыган то и дело награждал ее тумаками, чтоб шевелилась живее. «Бедная зверюшка!» – подумал сердобольный Хвощ и осторожно высунулся из кустов.
Глянул и остолбенел. Да ведь это Чудило-Мудрило собственной персоной пляшет на цепочке под цыганский варганчик!
Не в силах побороть жалость и удивление, Хвощ шагнул вперед и воскликнул:
– Ты ли это, великий ученый?
Чудило-Мудрило тоже узнал его и закричал:
– Помоги, братец Хвощ, ради бога!
Они бросились друг другу в объятия и расцеловались.
Цыган разинул рот и выронил варганчик. Смотрит – и глазам не верит.
«Что за чертовщина? – думает. – Обезьяны – не обезьяны… Тьфу ты пропасть! Да они лопочут, как настоящие люди!» Струсил цыган, чуть цепочку из рук не выпустил. Но тут его осенила счастливая мысль. Быстро стащив с головы шляпу, он накрыл ею обоих человечков. Потом привязал Хвоща на веревочку и, довольный собой, рассмеялся.
– Ну, теперь зашибу деньжат на ярмарке! – сказал он. – Не медью, а серебром да золотом буду брать за такое представление! Обезьяны, которые плачут, разговаривают и целуются, как люди, – да такое раз в тысячу лет, а то и реже бывает!
Он наскоро поел кулеша, который варился в котелке, засыпал угли золой и, посадив ученого летописца на одно плечо, а Хвоща – на другое, быстрым шагом двинулся в город.
Горько заплакал Чудило-Мудрило: до такого позора дожить – представлять обезьяну на ярмарке! Но Хвощ незаметно подтолкнул его и шепнул:
– Не горюй, ученый! Еще не все потеряно!
– Ах, братец! – простонал Чудило-Мудрило. – Прощай теперь моя слава!
