шепча что-то, двинулась дальше. Но вот опять наклонилась:
– Ох, полынь-трава, больно ты горька, да сила твоя велика. Без горечи не проживешь свой век, пей да терпи, хворый человек! Ступай в лукошко! Полынь и царские свечи вывели ее из лесу в овражек, на край луга, который докашивали косари.
Там возле дикой груши рос шиповник. Старушка направилась к нему, бормоча:
– Ой, шиповник, шиповник, положу тебя под порогом – не войти в дом тревогам! Ступай в лукошко!
Постояла минутку, поглядела и уже собралась идти дальше, да зацепила палкой торчащий из земли корешок. Глаза у нее загорелись, лицо просияло, она нагнулась и стала поспешно выкапывать корень, приговаривая шепотом:
– В котел черный кинь корень-покрынь с человечьим лицом да вари тайком, чтобы кость срослась целиком!
Тянет старушка корешок, а земля не пускает.
Вдруг послышался крик.
– Что такое? – шепчет старушка. – Никак адамова голова кричит, из земли вылезать не хочет?
Отпустила корешок, прислушалась: голоса словно бы человечьи… Заспешила старушка, ковыляет, на посошок опирается, запыхалась. А голоса все слышнее. Наконец вышла на берег ручья и видит: гномы толпой обступили лежащую без чувств лягушку. Руки заламывают, плачут, голосят:
– Музыкант! Наш музыкант умер!
Старушка не удивилась, не испугалась. Чего ж тут дивиться: она весь свой век небось с разными дивами да чудесами зналась. И с гномами тоже не один раз встречалась. Эка невидаль!…
Она заморгала голубыми глазками, подошла ближе и прошамкала:
– Что тут у вас приключилось?
А гномы в ответ:
– Ах, наш музыкант лопнул! Спасите, бабушка, нашего музыканта! Покачала старушка головой, подняла одну лягушачью лапку, отпустила, подняла другую – мертвый. Даже ухо свое старое к грудке приложила, слушает. Послушала, послушала – и улыбнулась… Жизнь еще теплилась в бедняге.
Подняла голову старушка и говорит:
– За тремя горами, за тремя морями стоит избушка на курьих ножках – нет к ней дорожки; ну-ка, слетай одним духом, принеси иголку с золоченым ухом да шелку катушку – спасем квакушку!
Кинулся Петрушка со всех ног к Петровой хате и просит ласточку:
Защебетала ласточка, согласилась.
Вскочил на нее Петрушка – фьюить! Только его и видели! Будто ветром сдуло.
А старушка наложила крест-накрест веток, развела костер, сварила зелье и намазала им лягушку. Помогают ей гномы кто как может: один хворост тащит, другой огонь мешком раздувает, третий горшочек с зельем держит. Сам король Светлячок Вродебарину голову поддерживает и всякий раз, как взглянет на него, жемчужные слезы роняет.
Не прошло и минуты – над долиной мелькнула тень: это быстрокрылая ласточка вернулась.
Соскочил с нее Петрушка проворно, поблагодарил и подал старушке иголку и катушку шелка.
Старушка достала очки, на нос нацепила, продела шелковинку в иголку и принялась зашивать несчастную лягушку. Обступили ее гномы, шеи повытянули, на цыпочки встают, через головы заглядывают. А старушка сшила лопнувшую кожу, сунула под нос Вродебарину стебель дягиля и дунула три раза. Лягушка как чихнет! Будто из пушки выпалили!
Гномы с перепугу врассыпную бросились. А Вродебарин приоткрыл один глаз – опять закрыл, приоткрыл другой. Приподнялся, сел, глазами ноты ищет. Схватил, рот разинул – вот-вот запоет. Но из раскрытого рта не вылетело ни звука. Разинул еще шире – ничего. Только тихий, чуть слышный писк. О несчастный Вродебарин! Никогда тебе не сравняться с великим музыкантом Сарабандой!
Глава восьмая
У царицы Татр
Три дня и три ночи шла Марыся к царице Татр. В первый день шла она лугами, полями. Необозримое море трав, хлебов, благоухающих цветов расстилалось перед нею, радуя взор. Целый день вокруг шумели колосья, шелестели травы, шептали цветы: «Сиротка Марыся… Сиротка Марыся…» И рожь расступалась перед ней, словно ветер раздвигал ее своими огромными крылами. Марыся входила в этот серебристый лес из колосьев, и юбчонка ее мелькала в нем, как василек. Шла, протягивая руки, и шептала:
– Веди меня, полюшко, веди к царице Татр!
И поле вело.
Борозды, орошенные жемчужной росой, протягивались перед ней, затканные душистыми цветами межи звали вперед, мягкие, устланные незабудками тропки манили вдаль, жаворонок, трепеща серыми крылышками, пел: «Туда, сиротка Марыся!»
Дикие груши склонялись к маленькой путнице, приглашая посидеть в тени. Межевые холмики звали отдохнуть под цветущим терновником; черный крест на перекрестке под тремя березами простирал к ней свои деревянные рамена. В полях все звенело и пело – птицы, мушки, пчелы, кузнечики:
Широкие, бескрайние просторы кругом, а среди них там и сям прикорнули тихие деревушки, чернея
