Нарядился овчар в новый кафтан, сапоги салом смазал, ворот рубахи яркой ленточкой повязал и пошел.
Нелегко было в мышиную норку пролезть, но он нагнулся пониже и влез.
Каково же было его удивление!
Он думал, в мышиной норе – грязь, теснота, а там везде золото сверкает, музыка гремит, в первой паре молодая танцует. За стол хоть сто человек сажай. А от бараньего жаркого дух такой идет, что слюнки текут. Наелся овчар до отвала, потанцевал вволю, а когда уходить собрался, музыканты ему туш сыграли. Вылез он наверх и с тех пор все пел да пел целыми днями, а про свадьбу всю жизнь вспоминал. – Батюшки! – удивлялись пастушата, таращась на Чудилу-Мудрилу.
А он кивал головой и говорил:
– Да, да, гномы хоть и маленькие, зато могущественные и очень много знают.
В один из этих осенних деньков Вродебарин вышел прогуляться. Вид у него был снова цветущий. Только на вздутом горле чуть виднелся шрам – память о том, как он лопнул и старушка зашила его; но этот едва заметный след был отлично замаскирован белым галстуком. На Вродебарине был сюртук табачного цвета, пепельные панталоны, красивый жилет, на котором болтался массивный брелок с печаткой, манишка со стоячим воротничком, белоснежные манжеты, на ногах – легкие полусапожки, на руках – зеленые перчатки и трость под мышкой. Он шел, высоко подняв голову, надутый, самодовольный; без голоса он стал еще спесивей.
Спесь так и распирала его.
Старые друзья-приятели повылезали из ручья поглазеть на него. Кое-кто заквакал от удивления, но Вродебарин даже обернуться не соизволил. «Этот лягушачий сброд воображает, что я им ровня, – говорил он сам с собой. – Вот наглость! Как только поправлюсь немного, непременно переселюсь куда-нибудь подальше, чтобы меня эта семейка не компрометировала. Иной раз просто в неудобное положение попадаешь, не знаешь, что сказать. Не дальше как вчера встречаю я братьев фон Шмель – Крикуна и Буяна, они называют себя дворянами, хотя, между нами говоря, предки их самые обыкновенные трутни. Они спрашивают:
„Это правда, что вы родом из этого ручья?“
Я возмутился и говорю:
„Я? Родом из этого ручья? Что вы, господа! Наоборот, я терпеть его не могу с того дня, как здесь родился“.
Тут этот сброд высунулся из воды и давай квакать:
А за ними – весь ручей:
С ума сойти! При первой же возможности уеду отсюда! Уеду как можно дальше!
Может быть, дом в городе купить? Денег хватит – мои замечательные концерты принесли мне немалый доход!»
Так он шел, рассуждая сам с собой, как вдруг услышал слабый, жалобный голос.
Из-под забора, протягивая руку за милостыней, встал меленький оборванный старичок с непокрытой головой и изможденным лицом. – Не проходите мимо, сударь! – взмолился он сдавленным голосом. – Я бездомный скиталец… Меня зовут Чудило-Мудрило. Может быть, вы слышали обо мне? Я был придворным историком короля Светлячка… А теперь я всего лишился… И слава, ради которой я пожертвовал покоем и счастьем, тоже отвернулась от меня… Где все мои товарищи? Где родина моя? – И крупные слезы покатились по его худому лицу.
Но Вродебарин надулся еще больше и уже хотел пройти мимо, как вдруг заметил на заборе сороку. Подергивая хвостом, она поглядывала на него то одним, то другим глазом. Вродебарин моментально переменил маневр и полез в карман. Он прекрасно знал, что сорока тут же разнесет по всей округе, какой Вродебарин добрый и великодушный.
Чудило-Мудрило протянул колпак, но сорока, вспугнутая этим движением, улетела.
Тогда Вродебарин опять передумал: нащупал в кармане сор, труху и бросил в колпак нищего.
– Спасибо! – сказал Чудило-Мудрило.
Глянул Вродебарин, а у нищего в руке – чистое золото. Схватился он за карман, где у него кошелек с дукатами лежал, а в кошельке – горсть мусора. Завопил Вродебарин – голос сразу к нему вернулся – и палкой замахнулся на нищего, но старичок исчез, как сквозь землю провалился. А вдали, на ручье, заливался лягушачий хор – он пел последний раз в этом году:
Глава двенадцатая
Возвращение под землю
Солнце садилось – золотое, огромное, осеннее солнце. Уже несколько дней погода стояла ясная, земля отогрелась, даже какая-то пичуга запела запоздалую песенку.
Воздух розовел от вечерней зари. Маргаритки на межах закрывали свои золотые и серебряные глазки. В глубокой золотой тишине тополь ронял последние листья.
Петр бросил в землю последнюю горсть пшеницы. С непокрытой головой, в домотканой рубахе, с подвязанной к поясу сумой стоял он в лучах заходящего солнца, и лицо у него светилось радостью. На лесной опушке пасли лошадь его сыновья, крепкие и румяные, как полевые маки. Лошадь изредка ржала, пощипывая чахлую траву. Звонкие детские голоса далеко разносились в предвечерней тишине.
Зато в Соловьиной Долине было шумно и многолюдно. Король Светлячок собрал всех гномов и держал перед ними речь. Красивое было зрелище! В прозрачном, неподвижном воздухе тихо трепетали листья векового дуба, под которым возвышался королевский трон, сложенный из камней; он был усыпан цветами и устлан ковром из мхов. Трон окружала верная дружина в ярких одеждах, в пестрых колпачках, все – со своими орудиями труда. Было шумно и весело. Ни одного печального, унылого лица.