себя, сильно ущипнув за ухо Сигэ и говоря: – Спасибо и тебе тоже, товарищ; мой дорогой Бертран должен поставить за тебя хорошую свечу! А теперь, хозяйка, – сказал император своим обыкновенным тоном, – не сесть ли нам за стол, не обращая внимания на беснования этих исступленных? Имеется у вас что-нибудь, чем бы поужинать генералу и мне?
VII
Император заканчивал ужин, когда колокол зазвонил «Анжел юс».
После покушения, не удавшегося благодаря энергичному вмешательству ла Виолетта и Сигэ, Трестайон, Серван и Трюфем собрались и принялись обсуждать положение дел.
Трестайон был весь избит внушительной дубинкой ла Виолетта; Трюфем тоже немало потерпел от гибкого бича Сигэ: его лицо носило явный след его прикосновения в виде багровых, вздувшихся рубцов. Один Серван отделался лишь охриплостью из-за частых и громких возгласов: «Долой Николя!»; он-то и помог своим кое-как добраться до города.
Дотащившись наконец, они задумались над выбором подходящего пристанища, где можно было бы без помех обсудить случившееся. Наконец их выбор остановился на гостинице «Перекресток». Она была и изрядно отдалена, и одновременно с этим находилась на достаточно близком расстоянии от гостиницы «Почта», где укрылась и забаррикадировалась их царственная добыча.
Они уселись в зале и стали совещаться.
Даже невзирая на полученное поражение, не все было потеряно. Наполеон только чудом избежал смерти. Он крайне неосторожно тайно путешествовал в одиночку, опередив иностранных комиссаров и офицеров своей свиты. Ему оставалось лишь два дня пути до Э и Тулоны, где власти были бы вынуждены защитить его. В этих больших городах заговорщики были бессильны. Надо было пользоваться его проездом через маленькие, фанатично ненавидевшие его местечки Прованса, для того чтобы иметь возможность окружить, схватить и убить его.
В Оргоне все дело лопнуло лишь из-за того, что окрестные роялисты, которые должны были поспешно собраться по первому сигналу вокруг маркиза де Мобрейля, почему-то не явились. Если бы звонарь забил в набат вовремя и если бы отсутствующий маркиз, на которого теперь уже нельзя было рассчитывать, был на своем посту, то Наполеон не смог бы выбраться из расставленной ему западни. Эти два неведомых наглеца – и большой, и маленький, – накинувшиеся на них невзначай и испортившие все дело, не выдержали бы напора вооруженной толпы, появившейся при звуке набата на площади.
Все любопытные, высыпавшие на площадь, хотя и были очень восстановлены против Наполеона, но все же были далеко не подходящим элементом: они отступили перед неожиданным натиском двух человек. Это позор, и требуется реванш.
Но как, где и когда?
Так переговаривались между собой три роялиста, перебрасываясь различными предположениями, планами и соображениями, но все это было лишено твердого основания; они не могли остановиться ни на чем дельном, практичном, ни на чем, что можно было бы тотчас реализовать.
Вдруг слух заговорщиков поразил какой-то неприятный повторяющийся, нудный звук; он был настолько неприятен, что они прервали наконец разговор.
– Жозеф, ты слышишь этот звук? – обратился Трюфем к Трестайону.
– Он исходит с этой стороны. Кто-то находится в соседней комнате. Может быть, за нами шпионят?
– Гм… можно было бы подумать, что это храп спящего человека, – сказал Серван, который, встав из-за стола, приложил ухо к деревянной перегородке.
– Тех людей, что так крепко спят, следует остерегаться, – заметил Трестайон. – Мы были застигнуты врасплох, атакованы и проведены этими двумя лжебарышниками из гостиницы «Почта». Тот, кто храпит в настоящую минуту, наверное, из их клики. Пойду посмотрю. И если он спит лишь наполовину, то я угощу его таким сном, при котором не будят своих соседей.
Бросив свирепый взгляд на перегородку, Трестайон потянулся за ножом и вытащил его наполовину из ножен. В нем клокотала затаенная ярость, и оружие, не употребленное в происшедшем смятении на площади, жгло теперь и подстрекало его руку.
Он вышел из зала, вошел в коридор, подошел к соседней комнате и, не давая себе труда открыть, высадил дверь могучим ударом плеча и с ножом наготове в руке кинулся в середину комнаты.
Уронив голову на стол, заставленный пустыми бутылками, какой-то человек спал и храпел вовсю. Он не шелохнулся при неожиданном вторжении Трестайона, и его натуральные мехи продолжали все так же регулярно раздуваться. В закапанном салом подсвечнике уныло догорала оплывшая, немилосердно чадившая свеча.
Трестайон крикнул:
– Принесите огня!
Трюфем и Серван, стоявшие наготове в коридоре, чтобы в случае надобности успеть прийти вовремя на помощь, кинулись на зов и принесли требуемое.
Трестайон поднес свечу к лицу незнакомца, продолжавшего свой концерт.
– Тсс… скажите, пожалуйста! Ведь можно подумать, что он и в самом деле спит! – произнес Трестайон с занесенным ножом, с тем чтобы при первом же движении незнакомца всадить его ему в горло.
– Это какой-нибудь запоздавший гуляка. Пойдем, Жозеф, не станем попусту тратить время; пусть себе переваривает свое вино! – сказал Серван, делая шаг к двери.
Трестайон уже собирался последовать за ним, как спящий вдруг вздрогнул и протяжно вздохнул. Он переменил позу и подложил себе руки под голову в виде подушки. На свет показалось его покрасневшее лицо.
– Да это же наш звонарь! – воскликнул Жозеф Дюпон.
Трюфем и Серван вернулись обратно. Снова приблизили свет, сильно встряхнули Улисса Рабастуля и стали дуть в лицо… Так как на дне бутылки оставалось еще немного вина, то Серван вылил жидкость ему на лоб и смочил виски. Трюфем хлопал звонаря по щекам, а Трестайон тряс его изо всей силы, ворча под
