зарылась лицом в подушку, чтобы заглушить слезы. Сначала я хотела знать, считает ли папа меня виноватой в болезни Евгении. Я уверена, что это он сказал Эмили почитать про Еноха в Библии.
Папа ни разу не зашел навестить меня, пока я болела, потому что заботу о больных детях он считал исключительно женским занятием. Кроме того, я была уверена, что папа всегда очень занят делами на плантациях, чтобы они приносили хороший доход. Поэтому, если он не уединялся в своем кабинете, изучая конторские книги, то находился где-нибудь на ферме, наблюдая за работой, или посещал магазины, где продавали наш табак. Мама была недовольна этими частыми поездками в Лангбург или Ригмонд, так как подозревала, что папа предпринимает эти поездки для того, чтобы поиграть в карты с какими-нибудь аферистами. И я не один раз слышала, как родители ссорились по этому поводу.
У папы был вспыльчивый характер, и такие ссоры обычно заканчивались тем, что папа швырял чем- нибудь в стену или хлопал дверьми, а мама выходила из комнаты в слезах. К счастью эти ссоры были нечасты, а если и случались, то были подобны летним грозам: такие же неистовые и бурные, но не продолжительные, которые быстро проходили, и вновь воцарялось спокойствие.
Через три дня было решено, что я почти выздоровела и могу вернуться в школу. Однако мама настояла, что хотя бы в этот день Генри запряжет экипаж и отвезет меня. Эмили, конечно, осталась недовольна этим.
– Когда я болела в прошлом году, меня никто не отвозил в школу, – возмутилась она.
– Но у тебя было много времени, чтобы восстановить силы, – ответила мама. – И тебя не нужно было везти, Эмили, дорогая.
– Нет, нужно было. Я ужасно устала, когда шла в школу, но я не жаловалась. Я не хныкала и не плакала, как маленький ребенок, – настаивала Эмили, глядя на меня через стол злыми глазами. Папа с шумом свернул газету. Мы ждали десерта и кофе. Он с упреком взглянул на Эмили поверх газеты, и этот взгляд, казалось, обвинял и меня в чем-то.
– Я могу идти пешком, мама, – сказала я.
– Ну, конечно, можешь, дорогая, но нет смысла подвергать себя опасности вновь заболеть.
– Ну, а я не собираюсь ехать в повозке, – вызывающе сказала Эмили. – Я не младенец.
– Пусть она идет пешком, если хочет, – подытожил папа.
– О, Эмили, какой же временами упрямой ты бываешь безо всякой причины! – воскликнула мама.
Эмили не ответила, и на следующее утро подтвердила свои слова. Она вышла из дома немного раньше обычного и пошла так быстро, как только могла. Генри ждал меня перед домом с повозкой, запряженной лошадьми, а Эмили к тому времени уже ушла далеко. Я села рядом с Генри, и мы отправились, выслушав мамины предостережения.
– Не снимай свитер, Лилиан, дорогая, и не стой на улице слишком долго в перерыве.
– Да, мама, – ответила я. Через несколько минут мы увидели Эмили. Она шагала быстро, опустив голову и сильно наклонившись вперед. Когда мы поровнялись с Эмили, Генри окликнул ее.
– Может быть вас подвезти, мисс Эмили?
Она не ответила и не посмотрела в нашу сторону. Генри кивнул в знак понимания, и мы поехали дальше.
– Знавал я одну женщину, которая была так же упряма, – сказал Генри. – Никто не хотел брать ее в жены, пока не появился один человек, который поспорил, что ему удастся пересилить ее упрямство. И вот он женится на ней, и они уезжают из церкви в своей повозке, запряженной упрямым и злым мулом, который принадлежал ей. И вдруг мул остановился посреди дороги. Человек вылез из повозки, остановился прямо перед мулом и сказал: «Это – первый раз». Затем он забрался назад в повозку, и они продолжили свой путь до тех пор, пока мул не остановился снова. Человек снова вылез из повозки и сказал: «Это – второй раз». Они проехали еще и мул остановился в третий раз. На этот раз человек вылез из повозки и застрелил мула. Женщина начала кричать на него, что теперь им придется везти все вещи на себе. Когда она закончила, мужчина посмотрел ей в глаза и сказал: «Это – первый раз». – Генри расхохотался и наклонился ко мне: – Очень хотелось бы, чтобы кто-нибудь пришел и сказал мисс Эмили: «Это – первый раз».
Я улыбнулась, хотя не была уверена, что до конца поняла эту историю и то, что он имел в виду. Казалось, что у Генри есть притчи на все случаи жизни.
Мисс Уолкер обрадовалась, увидев меня. Она усадила меня и весь день уделяла мне внимания больше, чем другим детям, чтобы научить меня тому, что уже знали все остальные. В конце дня мисс Уолкер сказала мне, что я догнала остальных учеников, как-будто вовсе не пропускала занятий. Эмили слышала, как меня хвалили, но тут же отворачивалась, стоило мне взглянуть на нее. Генри ждал на улице, чтобы отвезти нас домой. На этот раз, видя всю глупость своего упрямства или, возможно, она просто устала, Эмили тоже села в повозку. Я села впереди. Как только мы тронулись, я заметила на полу повозки что-то покрытое лоскутом ткани. Это что-то внезапно задвигалось.
– Что это, Генри? – испуганно закричала я. Эмили выглянула из-за моего плеча.
– Это подарок для вас обеих, – ответил Генри. Он наклонился, чтобы убрать тряпку, и я увидела хорошенького, совершенно белоснежного котенка.
– О, Генри. Это котик или кошечка? – спросила я, беря котенка на руки.
– Кошечка, – ответил Генри. – Его мама больше не заботится о ней, поэтому она теперь сирота.
Котенок испуганно смотрел на меня, пока я его не приласкала.
– Как же мне ее назвать?
– Назови ее Пушинка, – предложил Генри. – Она в самом деле похожа на белый пушистый комочек хлопка, когда спит, укрыв голову лапками. Генри был прав. Весь остаток пути домой Пушинка спала у меня на коленях.
– Ты не можешь принести это в дом, – сказала Эмили. – Папа не выносит животных в доме.
– Мы найдем ей местечко в амбаре, – пообещал Генри. Когда мы подъехали к дому, мама ожидала меня у парадного входа, и я не могла удержаться, чтобы не показать ей моего котенка.
