необходим постельный режим, Горячий чай, и через день или два она будет здорова, – пообещал доктор Кори.
– Но мне нужно ходить в школу! – закричала я. – Сегодня был мой первый день!
– Боюсь, что тебе придется отправиться на непродолжительные каникулы прямо сейчас, моя дорогая, – сказал доктор Кори.
Если я и жалела себя до слов доктора, то это было ничто по сравнению с тем, что я почувствовала после. Пропустить школу в самую первую неделю, сразу на следующий день? Что подумает обо мне мисс Уолкер? Я не могла сдержать слез и разрыдалась. Ужасные вещи я узнала от Эмили, а мама ничего не отрицала. А теперь еще и болезнь. Все разом обрушилось на меня.
– Ну, ну, – сказал доктор Кори. – Если ты пойдешь в школу, то еще сильнее заболеешь, и тебе потребуется гораздо больше времени, чтобы выздороветь и вернуться в школу. Его слова сразу подействовали на меня, и я перестала плакать, хотя меня все еще трясло. Доктор дал маме таблетки, которые мне надо было принимать. Она пошла проводить его, умоляя при этом еще и еще раз подтвердить, что моя болезнь не очень серьезная. Я слышала их разговор в коридоре и удаляющиеся шаги доктора. Я закрыла глаза, но они снова наполнились горячими слезами. Мама вернулась с лекарством. Приняв его, я уронила голову на подушку и заснула. Я спала долго и, когда проснулась, на улице было уже темно. Мама оставила зажженной небольшую керосиновую лампу и поручила Тоти, одной из горничных, посидеть со мной, но ни в коем случае не засыпать. Я чувствовала себя немного лучше, лихорадка уже прошла, только горло першило. Я застонала, и глаза Тоти немедленно открылись.
– О, вы проснулись, мисс Лилиан? Как вы себя чувствуете?
– Я хочу пить, Тоти, – сказала я.
– Сейчас. Пойду скажу миссис Буф, – сказала она и вышла из комнаты. Почти сразу в комнату вбежала мама. Она поставила лампу поближе и положила руку мне на лоб.
– Кажется, лучше, – проговорила она и облегченно вздохнула.
– Мама, я очень хочу пить.
– Лоуэла уже идет сюда и несет для тебя сладкий чай и бутерброды с вареньем, дорогая, – мама села рядом на кровать.
– Мама, я не могу завтра не идти в школу. Это несправедливо.
– Знаю, дорогая, но ведь ты не можешь пойти, если болеешь, правда? Тебе станет только хуже.
Я закрыла глаза и открыла их, когда мама, стараясь сделать мою постель более удобной, взбивала подушки. Лоуэла принесла поднос, и я уселась, прислонившись к взбитым подушкам. Мама была рядом, пока я ела бутерброд и пила маленькими глоточками чай.
– Мама, что Эмили имела в виду, когда говорила, что я не ее сестра? Что ты хотела мне рассказать?
Мама глубоко вздохнула, как она обычно делала, когда я задавала ей слишком много вопросов. Она покачала головой, обмахнулась кружевным платком, который лежал в правом рукаве ее платья.
– Эмили поступила очень плохо, очень, когда рассказала тебе все это. Капитан был в ярости, когда узнал, и мы отправили Эмили в ее комнату на весь вечер, – сказала мама. Но я не думаю, что это было большим наказанием для Эмили. Ей всегда больше нравилось оставаться в своей комнате, чем находиться вместе со всеми.
– Почему она поступила плохо, мама? – спросила я, все еще ничего не понимая.
– Плохо, и Эмили уже должна это понимать. Она старше тебя, и тогда она была достаточно взрослой, чтобы понять, что произошло. В тот день Капитан усадил ее на колени и стал объяснять ей, как это важно, что нельзя тебе говорить об этом, пока ты не станешь достаточно взрослой, чтобы понять. И несмотря на то, что Эмили в то время была даже немного моложе, чем ты сейчас, мы знали, что она понимает всю важность сохранения этой тайны.
– Какой тайны? – спросила я шепотом. Мне еще никогда не было так интересно.
Генри всегда говорил, что в домах и семьях на Юге полно всевозможных тайн:
– Если вы откроете дверь чулана, который годами держат запертым, то оттуда к вам в объятия упадут истлевшие скелеты.
Не знаю точно, что он имел в виду, но для меня не было ничего на свете более захватывающего, чем тайны и истории о привидениях.
Мягкий взгляд прекрасных голубых глаз мамы наполнился болью; сложив руки на коленях и, глубоко вздохнув, мама неохотно начала:
– Как ты уже знаешь, у меня была младшая сестра Виолетт. Она была очень хорошенькой и нежной, как фиалка. Стоило ей только несколько минут постоять в лучах полуденного солнца, и ее белоснежная, как цветы вишни, кожа покрывалась румянцем. У нее были такие же, как у тебя, серо-голубые глаза и такой же курносый носик. Черты ее лица были немного крупнее, чем у Евгении. Мой папа обычно называл ее «моя маленькая крошка», но маме это очень не нравилось.
Когда ей исполнилось шестнадцать лет, очень красивый молодой человек, сын наших ближайших соседей, начал ухаживать за ней. Его звали Арон. Все говорили, что он боготворил землю, по которой ступала нога Виолетт, и она была просто без ума от него. Всем казалось, что это какой-то фантастический роман, как те любовные истории, о которых все знали из книг, такой безмятежный и чарующий, как у Ромео и Джульеты, но, к сожалению, и трагический.
Арон попросил у моего папы руки Виолетт, но папа становился невероятным собственником, когда речь заходила о его любимцах. Он пообещал об этом серьезно подумать, но каждый раз откладывал решение.
Теперь, – печально сказала мама, вздыхая и поднося платок к глазам, – когда я размышляю о том, что произошло, мне кажется, что папа как бы предчувствовал трагедию и хотел оградить Виолетт от несчастья и катастрофы как можно дольше. Но, – продолжала мама, – для молодой девушки это ожидание было еще более тяжким, чем для отца сразу принять предложение. Такой уж была судьба Виолетт, впрочем так же как и моя, принимать знаки внимания и быть обещанной уважаемому и состоятельному человеку с положением
