– Они приветствуют Евгению, – прошептала я. – Это из-за ее добродетели они так ярко сияют сегодня вечером. Хорошенько позаботьтесь о моей маленькой сестренке, – просила я небо.
В дверь постучали, и вошла Лоуэла.
– Капитан… Капитан – уже за столом, – сказала она. – Он ждет всех, чтобы произнести какую-то особенную обеденную молитву.
– Кто может есть? – закричала я. – Как они могут думать о еде в такое время?
Лоуэла не ответила. Она прижала ладонь ко рту и, отвернувшись на мгновение, чтобы собраться с силами, снова взглянула на меня.
– Вам лучше спуститься вниз, мисс Лилиан.
– А как насчет Евгении?
– Капитан вызвал людей из похоронного бюро, которые оденут Евгению в ее комнате, где она и будет лежать до похорон. Утром придет священник, чтобы произнести отходную молитву.
Не умывшись и не приведя себя в порядок, я последовала за Лоуэлой вниз в столовую, где я увидела маму, одетую в черное с лицом бледным, как белый лист бумаги, и закрытыми глазами. Она медленно раскачивалась на стуле. Эмили также была одета в черное, и только папа не переоделся. Я села на свое место.
Папа склонил голову, мама и Эмили сделали то же самое. Я также склонила голову.
– Всевышний, мы благодарим тебя за твои благодеяния и надеемся, что ты примешь нашу дрожайшую покойную дочь в свое лоно. Аминь, – быстро сказал он и принялся за картофельное пюре. Я в изумлении открыла рот.
И это все? Когда-то мы сидели и слушали молитвы и Библию по двадцать и тридцать минут, прежде чем дотронуться до еды. И это все, что можно сказать о Евгении, перед тем как папа принялся за еду и начали подавать на стол? Как можно вообще есть в такой момент? Мама глубоко вздохнула и улыбнулась мне.
– Теперь она отдохнет, Лилиан, – сказала она. – Евгения наконец-то обретет покой. Больше не будет страданий. Порадуемся за нее.
– Радоваться? Мама, я не могу! – закричала я. – Я никогда не буду больше счастлива!
– Лилиан! – резко сказал папа. – Никаких истерик за обеденным столом. Евгения страдала и боролась, и Бог решил избавить ее от страданий, и никак иначе. А теперь принимайся за еду и веди себя как Буф, даже если…
– Джед! – воскликнула мама. Он взглянул на нее, а затем на меня.
– Просто спокойно ешь, – сказал он.
– Ты хотел сказать: даже если я – не Буф, так, папа? Именно это ты хотел сказать мне, – осуждающе проговорила я, рискуя нарваться на его гнев.
– Так, – сказала Эмили, ухмыляясь. – Ты – не Буф. Папа никогда не врет.
– Я не хочу носить фамилию Буф, если это означает, что Евгения так быстро забыта, – дерзко ответила я.
Папа встал, перегнулся через стол и так сильно ударил меня по лицу, что я чуть не свалилась со стула.
– Джед! – закричала мама.
– Достаточно! – сказал папа, задыхаясь от ярости.
– Тебе, черт возьми, лучше бы радоваться, что ты носишь эту фамилию. Этим можно гордиться, это имя имеет свою историю, и это подарок судьбы для тебя, который ты всегда должна ценить, или я отошлю тебя в школу для девочек-сирот, слышишь? Слышишь? – повторил папа, потрясая пальцем перед моим носом.
– Да, папа, – тихо сказала я, но боль в моих глазах была так сильна, что, уверена, он ее заметил.
– Ей следует извиниться, – сказала Эмили.
– Да, тебе следует извиниться, – согласился папа.
– Извини, папа. – Сказала я. – Но я не могу есть. Прости меня. Пожалуйста, папа.
– Поступай, как знаешь, – сказал он, садясь на свое место.
– Спасибо, папа, – сказала я, вставая из-за стола.
– Лилиан, – позвала меня мама, – ты же проголодаешься потом.
– Нет, мама.
– Ну, а я немного поем, чтобы не проголодаться, – объявила она. Казалось, трагедия повернула время вспять, и ее сознание было сознанием маленькой девочки. Я не могла сердиться на маму.
– Все в порядке, мама. Я поговорю с тобой позже, – сказала я и поторопилась уйти, радуясь возможности исчезнуть.
Выйдя из столовой, я машинально повернула к комнате Евгении и не могла остановиться. Я подошла к дверям и заглянула. Свет исходил от единственной длинной свечи, установленной в изголовье Евгении. Служащие похоронного бюро одели Евгению в одно из ее черных платьев. Ее волосы были аккуратно уложены, а лицо было бледным как свеча. Руки ее были сложены на животе и в них была вложена Библия. Она в самом деле выглядела умиротворенной. Может папа был прав, и я должна быть счастлива, что Евгения – с Богом.
– Спокойной ночи, Евгения, – прошептала я и, повернувшись, бросилась в свою комнату, навстречу желанной темноте и облегчению, которое придет вместе со сном.
