это заслужила, ты достойна всего, что прекрасно и хорошо.
– Мама…
У меня перехватило дыхание, и я проглотила набежавшие слезы. Она подошла к кровати, медленно сняла халат, забралась под одеяло. Я подошла к ней и погладила по голове. Глаза ее были закрыты.
– Спокойной ночи, мама, – сказала я. Казалось, она уже крепко спит. Я погасила керосиновую лампу на ее столике и ушла, оставив ее во мраке ее прошлого, настоящего и, что страшнее всего, во мраке будущего.
В течение следующих месяцев мама периодически впадала в эти мрачные грезы. Эмили игнорировала все, что происходило с мамой, а папа относился к этому со все растущей нетерпимостью и все больше времени проводил вдали от дома. Но когда он возвращался, от него несло виски или бренди, его глаза были налиты кровью и полны такого гнева, возможно, из-за неудач в бизнесе, что я даже не пыталась пожаловаться. Иногда мама выходила к обеду, особенно, когда папы не было дома, но чаще оставалась у себя в комнате. Обычно, если за столом сидели только мы с Эмили, я старалась побыстрей поесть и уйти. Потом Эмили перестала обращать внимание на это. Папа оставлял очень четкие и подробные инструкции о том, как должны содержать дом, когда он уезжает.
– Эмили, – объявил он однажды вечером за обедом, – ты самая умная, возможно, даже умнее, чем твоя мама сейчас, – добавил он. – Если я уезжаю, а твоей маме становится хуже, главной становится Эмили, и ты должна относиться к ней с тем же уважением и покорностью, как и ко мне. Понятно, Лилиан?
– Да, папа.
– То же самое – и для слуг, и они знают. Я полагаю, что все будут следовать тем правилам и выполнять те же обязанности, что и при мне. Выполняй свою работу, молись и веди себя достойно.
Эмили, как губка впитывала эти новые обязанности, дающие ей дополнительно силу и власть. И теперь, когда мама была в состоянии безумья, а папа в очередной поездке, которые в последнее время участились, Эмили обходила весь дом, заставляя горничных переделывать большую часть того, что они сделали, нагружая бедного Генри одной работой за другой. Однажды вечером перед обедом, когда папа был в отъезде, а мама закрылась в своей комнате, я попросила Эмили относиться ко всем хоть немного с сочувствием.
– Эмили, Генри стареет. Он уже не может делать много и так быстро, как это было раньше.
– Тогда ему нужно было отказаться от своей должности, – твердо сказала она.
– И что ему делать? Ведь Мидоуз для него больше, чем место работы, это его дом.
– Это – дом для Буфов, – напомнила она мне. – Это – дом только для этой семьи, а те, кто не носит фамилию Буфов, но живет здесь, остается в Мидоуз только по нашей милости. И не забывай, Лилиан, что это и тебя касается.
– Какая ты отвратительная. Как может сочетаться в тебе набожность и такая жестокость?
Она холодно улыбнулась.
– Ты говоришь словами дьявола, который очерняет тех, кто действительно верит в Бога. Есть только один путь, чтобы победить дьявола – молитвы и религиозная преданность. Здесь, – сказала она, сунув мне Библию. В это время в столовую вошла Лоуэла, чтобы накрыть на стол, но Эмили запретила ставить еду на стол. – Унеси это, пока Лилиан не прочитает молитвы, – приказала она.
– Но вы уже прочитали молитву, и все уже готово, мисс Эмили, – возразила Лоуэла. Она гордилась своим умением готовить и терпеть не могла подавать на стол остывшую или подогретую еду.
– Унеси это, – резко сказала Эмили. – Начинай с этого места, которое я отметила, – приказала она мне, – читай.
Я открыла Библию и начала. Лоуэла, покачав головой, вернулась с едой на кухню. Я читала страницу за страницей, пока не прочитала целых пятнадцать страниц, но Эмили считала, что этого недостаточно. Когда я попыталась закрыть Библию, она потребовала продолжить чтение.
– Но, Эмили, я голодна, и уже поздно. Я уже прочитала больше пятнадцати страниц!
– И прочитаешь еще пятнадцать! – заявила она.
– Нет, не буду, – дерзко ответила я и захлопнула Библию. Губы ее побелели, и словно пощечину ощутила ее свирепый, полный ненависти и презрения взгляд.
– Тогда отправляйся в свою комнату без ужина. Ну, – приказала она. – А когда папа вернется, то обязательно узнает о твоем поведении.
– Мне все равно. Ему следует узнать и об этом, и о том, как ты жестоко обходишься со всеми в этом доме, о том как все расстроены и поговаривают об уходе.
Я выбежала из столовой. Сначала я пошла в мамину комнату, надеясь, что она заступится за меня, но мама уже спала, поев немного того, что принесла ей Лоуэла. Расстроенная, я отправилась в свою комнату. Я была злой, уставшей и голодной. Вдруг я услышала робкий стук в дверь. Это была Лоуэла, которая принесла мне поднос с едой.
– Если Эмили увидит, она пожалуется папе на твое неповиновение, – сказала я, неохотно забирая у нее поднос.
– Ничего страшного, мисс Лилиан. Я слишком стара, чтобы беспокоиться об этом. Дело в том, что дни мои здесь сочтены. На этой неделе я скажу об этом Капитану.
– Сочтены? Что ты имеешь в виду, Лоуэла?
– Я собираюсь покинуть Мидоуз и уеду жить к моей сестре в Южную Каролину. Она ушла на пенсию со своей работы, пришло время и для меня.
– О, нет, Лоуэла, – закричала я. Она была для меня больше, чем семья или прислуга по дому. Сколько раз я прибегала к ней с порезанным пальцем или разбитой коленкой. Лоуэла выхаживала меня во время всех моих болезней в детстве, штопала, подшивала мою одежду. Когда умерла Евгения, Лоуэла больше других утешала меня, а я – ее.
