ноге. У «Балчуга» Пашка вновь увидел своего крестника. Тот, отдуваясь и вытирая струившийся по жирной шее пот, что-то объяснял равнодушным прохожим. Пашка точно знал, что именно объясняет прохожим толстяк, и на всякий случай перешел на другую сторону. Он завернул в ближайший двор и, присев на ящик из-под пивных бутылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с монограммой он бросил за ящики. Жалко, но ничего не поделаешь, не таскать же с собой левый товар. Так и сгореть недолго.
Пашка гоголем прошелся по Пятницкой, дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал скоро прийти опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за нее вдвойне и, нахлобучив на голову отправился к Когану.
— Эх, разменяйте мне сорок миллионов, — крикнул он, появляясь в дверях, — получи-ка должок! — И бросил червонец на прилавок. — Налей-ка стопарик.
— Так не положено, Паша, — зашептал старик, быстро пряча деньги. — Я же на водку разрешения не имею.
— А ты налей две: одну мне, другую себе.
— Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.
От удачи и водки у Пашки приятно кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел было остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумали В неудобном месте жила девка — прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю, а ведь известно: с ней в округе не спал только ленивый. А на тебе, смарьяжился. Пашка поравнялся с отделением милиции, расправил плечи, засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть: что же они там делают? Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.
— Антонов! Антонов!
Пашка приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.
— Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?
Это же его, Пашкина, фамилия. Он остановился и медленно повернулся.
Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой «Лошадник».
— Фамилию собственную забыл, — начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: — Каждую кражу отмечаешь обновкой?
— О чем это вы, гражданин...
— Климов, Василий Васильевич, — перебил начальник и протянул Пашке шляпу. — Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть. — Он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.
«Почему Лошадник? Типичная обезьяна», — думал Пашка, глядя на низкорослую, широкоплечую фигуру на толстых кривых ногах. «И руками аж по коленям шлепает». Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?
Климов обернулся:
— Страшно стало?
Пашка вошел, сел на предложенный стул и огляделся. «Видно, бьют не здесь. Окна настежь: ежели заорать, так на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы существуют. Интересно, зачем он меня затянул? А может, рыбник накапал?
Нет, тогда повязали бы на улице и этот черт ногой не шаркал бы: «Зайди на минутку».
— О чем это ты мечтаешь, Павел? — Климов снял пиджак и расстегнул рубашку. — Ходят вокруг тебя слепые, и у каждого из заднего кармана бумажник торчит? Так, что ли?
— Какой бумажник? — Пашка посмотрел Климову в лицо.
— Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом мечтаешь, — Климов миролюбиво улыбнулся и стал набивать трубку. — Кури.
Пашка вытащил «Люкс» и закурил.
— Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шутят, что ты когда-нибудь у меня наган срежешь. — Климов похлопал себя по боку.
— Этим не интересуюсь, — Пашка улыбнулся и опустил глаза, — не по моей части.
— Серый интересуется?
— Какой Серый? — Пашка незаметно вытер о колени вспотевшие ладони. — Что-то вы путаете, начальник.
— Тот самый, что третьего дня комиссионный магазин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза, — голос у Климова погустел и налился злобой.
Пашка поднял голову и встретился с черными маленькими, как буравчики, глазами.
— Я тебя воспитывать, стервеца, не буду, — Климов постучал трубкой по столу. — Ты при Советской власти растешь, должен соображать что к чему. Отец где?
— Убили в германскую.
— Мать?
— Белые убили.
— А ты вор. Да еще с Серым путаешься. Если в тебе гражданской совести нет, то к убийцам родителей хотя бы личную ненависть иметь должен.
— Что-то вы темните, начальник. Политику вяжете. Папаню с маманей . приплели. — Чувствуя, что против него ничего конкретного нет, Пашка обнаглел. — Не берите меня на характер. Я не мальчик и крику не боюсь.
Климов засопел трубкой и тихо спросил:
— И сколько же тебе, не мальчику, годков?
Пашка молчал. Что ему надо, этому головастику? Ишь, башка огромная, бритая, шея жилистая. Силен, наверное. Наверняка силен, раз Фильку Блоху один повязал.
— Считаешь, что ли? — Климов ухмыльнулся. — Семнадцать тебе годков. Какие дела ребята в этом возрасте делают! — Он задумался и стал ковырять свою трубку. — Я в семнадцать вот эту трубку от комбрига получил, — он ткнул мундштуком Пашке в лоб. — Да тебе все это... Ты час назад у рыбной лавки станичника дернул?
Пашка понимал, что-то нужно говорить, отпираться. Но во рту было сухо и шершаво, будто провели наждачной бумагой, и язык не ворочался.
— Да не смотри ты на меня так. Мне твои глазищи ни к чему. Как рассказал станичник про мальчишек, я сразу понял, что ты. Почерк у тебя особый. — Климов встал и прошелся по кабинету, зачем-то заглянул в окно, вернулся к столу и медленно выговорил: — Посажу я тебя в острог. И отправлю потом по этапу.
Пашка приподнялся, быстро сунул руку в карман и протолкнул деньги в штанину. Теперь, когда он встанет, червонцы свалятся в тайник.
— Руки! — Климов брякнул наганом о стол. — Встать! Кругом!
Пашка повиновался. Он почувствовал, как ствол нагана уперся между лопаток, а рука Климова обшарила пустой карман.
— Садись, паршивец. Думал, стрелять собираешься. Испугался. — Климов облегченно вздохнул. — Сказал, посажу, значит точка. На первой же краже и сгоришь. Предупреждаю.
Пашка опустился на стул.
— Иди. Что расселся?
Пашка спустился по лестнице, прошел два квартала и только тогда оглянулся. На хвосте никого не было. Не пойдет он к этой Нинке. Пусть сама ищет. А начальничек-то ничего. Ушлый. Все знает. И имя, и фамилию, и сколько лет, и про отца с матерью.
— Америка! — путаясь в штанах, к нему бежал шкет с папиросами. — Дело есть, — зашептал в самое ухо. — Тебя Серый ищет. Сказал, чтобы ты шел в «Три ступеньки».
— На, держи, — Пашка протянул мальцу червонец. — Завязал я.
— Эх, верное дело было! — вздохнул малец. — Неужто догадалась уголовка?
— Топай, шкет. — Пашка отвернулся.
— Я всегда на этом углу, Америка. Если что — свистни.
