можно принести в горы, но тащить с собой два килограмма гвоздей на сто пятьдесят, чтоб стол и скамейки сколотить, вряд ли кто додумается. А тем более никто и никогда не понесет мотопилу, чтоб дрова пилить для костра, – эти снимали венцы со сруба, аккуратно резали на чурки и жгли в костре, о чем свидетельствовали головни и опилки.
И все это не раньше прошлого лета…
Плот я собрал из того же сруба, сколотил выдернутыми из разобранного стола гвоздями. И тут возникла мысль, после того, как найду Ледяное озеро, спуститься на плоту вниз, сплавиться насколько это возможно, хотя бы до слияния Косью с Вангыром. Реки еще полноводные и потому относительно спокойные, в конце концов, через шиверы плот можно провести у берега. В любом случае скорость движения будет раза в два выше, чем идти пешком, и расход энергии во столько же раз меньше.
Плыви да на берега посматривай, как говорил дед…
Но плот на гвоздях – слишком ненадежная конструкция для горных рек, надо обязательно перевязать его чем-то, чтоб не развалился на подводных камнях. Я пошел искать веревку или проволоку и сначала сделал оборота четыре вокруг стоянки, постепенно увеличивая радиус, ничего подходящего не нашел, если не считать множества полосок жести и перегоревших в огне замков от специальных зеленых ящиков, в которых обычно перевозят всевозможные приборы, оборудование, взрывчатку и оружие, – все это оказалось в старом кострище. Если люди приходили сюда отдыхать, значит, лазили по скалам, ставили палатки, рыбачили, катались на резиновой лодке. А значит, использовали страховку, лески, веревочные растяжки, шнур, шпагат, а все это часто рвется и теряется.
Тут же как назло ни кусочка, ни обрывка! Будто туристы сидели на берегу достаточно долгое время, пили водку, кофе и жрали солдатский сухпай…
Сдвоенную черную проволоку увидел неожиданно и сначала принял за сухую ветку голубичника. Но внимание привлек потревоженный темный грунт, еще не успевший затянуться мхом и выцвести от дождя и солнца. Свернул к этому месту и с восторгом обнаружил рваный конец армейского телефонного провода, торчащий из земли. И не один – еще несколько витков выступило из мелкого гравия, размытого весенней водой. Я вытащил его метров двадцать, пока что-то не заело. Тогда я раскопал яму и достал несколько перепутанных бухт разнокалиберного провода, пожалуй, около полусотни использованных батарей в виде кубиков, десяток щелочных аккумуляторов, какие-то металлопластиковые коробки, радиотехнические детали, обрезки цветного кабеля и изоляции – одним словом, несгораемый мусор, закопанный в яму.
Мне бы идти вязать плот, а я присел возле этой свалки и отчего-то внутренне насторожился.
Хорошо оснащенные «туристы» особой чистоплотностью не страдали, банки, бутылки и бумага валялись повсюду, а вот этот специфический мусор почему-то тщательно был собран и зарыт. То есть убран от глаз подальше, чтоб всякий прохожий, глянув на стоянку, сразу определил, что стояли тут обыкновенные советские туристы, а никак не геофизики, которые, судя по батареям и пустым коробкам из-под детонаторов, проводили сейсморазведку.
Ну проводили, а зачем это скрывать? Нигде не скрывают, оставляя после себя километры размотанных проводов по тайге, пустые ящики из-под взрывчатки (а то и полные!), буровое оборудование, сломанные вездеходы и прочие промышленные отходы.
В тот момент я почувствовал, что это некий сигнал, но с Ледяным озером его не связал. Переплыл на другую сторону Манараги, заодно испытав плот, поднялся на берег, встал спиной к горе, взял азимут строго на юг и пошел. И пока двигался в гору, ничего, кроме дальнего хребта, не видел, и даже когда поднялся на плато и передо мной открылся «карьер» в виде амфитеатра, озера еще не было.
Оно открылось внезапно, лежащее в глубокой чаше, большое, слегка вытянутое и слепяще-белое. Да, я видел его с Манараги, но принял за ледник! И немудрено, поскольку в июне оно еще было покрыто льдом, очень похожим на глетчер, и только узкая полоска белесой воды вдоль береговой кромки (лед оторвало от берегов) выдавала озеро.
Я пришел сюда не первым. Старые кострища и перепревшие подстилки от палаток попадались часто, особенно по отлогому берегу, и еще чаще все те же консервные банки и битые бутылки.
Эта загаженность как-то меня отрезвила, все равно, кто тут был, хорошие люди или плохие, туристы или рыбаки, охотники или геофизики, главное, исчезла первозданность, все время существовавшая в моем воображении.
Успели вперед меня, залезли, истоптали, выдернули дедово удилище и выловили всех золотых рыбок…
Спохватился я, когда почти на треть обогнул озеро и оказался под скалами. Внимание привлекла темная полынья метрах в пятидесяти от берега, вернее, ее правильная четырехугольная форма (были и другие, в основном округлые), и вода там отсвечивает красным. Для рыбацкой лунки слишком велика, разве что невод запускали. Но какой дурак станет тянуть глубокое горное озеро? И даже если таковой отыскался, то почему нет других прорубей для протяжки фалов, и где майна, чтоб выбрать невод с рыбой в конце тони?
И что за пятнышко на воде? Будто кровь… Лед от берега давно оторвало, изъело солнцем, однако по камням можно было спокойно перебраться на него, что я и сделал. Судя по видимым сколотым торцам многослойного ледяного поля, за зиму здесь нарастал панцирь толщиной более полутора метров, за счет родников или неких приливов, образующих наледь, впоследствии замерзающую. Должно быть, дед верно сказал: на первый взгляд замкнутое, «закрытое» озеро имело подземные ключи, ручьи, речки, живые во все времена года. И если так, то его можно было отнести к карстовым озерам, уровень воды в которых может колебаться до десятков метров.
Ботинки у меня были невысокие, потому брел осторожно и все-таки начерпал, ступая в глубокие промоины: тут и вода имела необычные оптические свойства, озеро в третий раз сменило оттенок, стало зеленоватым, а наледь – бесцветной и невидимой, только алое пятно у полыньи разрослось, будто там кровоточащая рана…
Майна была выпилена мотопилой, а возле нее я увидел предмет, который никак не мог принадлежать рыбакам с неводом, – подводный фонарь, обтянутый ярко-красной резиной. Видно, он упал в снег, оказался потерянным или забытым и весной, нагреваясь на солнце, вытаял под собой небольшой аквариум, повторяющий собственную форму.
Но больше всего удивило, что фонарь еще светил!
Похоже, рыбаки тут побывали серьезные, с водолазным снаряжением, и ловили они наверняка золотую рыбку, вот и место приметили – не «моржи» ведь тут купались!
Вернувшись на берег, я тщательно осмотрел откос напротив полыньи, вросшие в землю камни, траву, поднялся выше, к развалам и проверил все подозрительные места, пока не понял, что ищу прошлогодний снег. И все-таки один след нашел – черный веерообразный отпечаток на довольно высоком и плоском камне. Обычно такой остается от резинометаллической гусеницы снегохода при резком развороте…
Приезжали сюда зимой, причем ближе к ее концу, по большому и плотному снегу, однако у меня опять началась «шейная» болезнь, я непроизвольно оглядывался, вертел головой чуть ли не на сто восемьдесят градусов. И еще почувствовал усталость: день не кончился, а столько всего произошло и случилось, что шел явный перегруз, я начинал тупеть, уже не хотелось ни о чем думать, общий тонус падал, наваливалось равнодушие. И вместе с тем острее становилось чувство опасности.
Это можно было расценить как одичание. Когда беззащитный человек бесконечно испытывает природную стихию, притупляется разум и, напротив, начинают развиваться инстинкты, а первый из них – самосохранение…
Если бы сейчас на пути мне попался чей-нибудь рюкзачок с продуктами, я бы тоже спер его не задумываясь, потому что вместе с усталостью подпирал голод. А тут еще солнце, долго висевшее в зените будто над экватором, свалившись за Манарагу, так незаметно и быстро стало опускаться, что восточная часть гор погрузилась в сумерки. Зубья на коварной красавице еще сияли, чуть севернее багровели тучи, а Ледяное озеро опять, будто хамелеон, поменяло окраску, превратившись в золотистое, причем очень глубокого, мерцающего цвета.
Любоваться вечерними горами было некогда, сумерки и ощущение близкой опасности подстегивали. Я пошел обратным маршрутом, однако через сотню метров, оказавшись у края каменистой гряды, понял, что без солнца в окрестностях Манараги лучше не ходить. Было еще достаточно светло, так, легкие сумерки белой ночи, но полностью изменилось ощущение форм, светотени стали обманчивыми: наступаешь вроде
