Манараги оказался прозрачный и тонкий, как стекло, ледок, так что пришлось разбивать его, чтоб не порезать лодку. На той стороне я поднялся повыше, залег с биноклем на глыбе и тщательно осмотрел прилегающую территорию вплоть до подошвы горы. Конечно, спрятаться тут было где, под любой камень ложись – мимо пройдешь не заметишь. А баядера могла спокойно лежать на ледяной земле, в туфельках и шелковых одеяниях. Это нормальный изгой через двадцать минут превратился бы в свежемороженый труп.
Я не отрывался от бинокля полчаса – никто не ворохнулся, все камни и глыбы оставались на месте, а плита, с которой я наблюдал восход, так и осталась пустой. По воздуху она летать не может, впрочем, как и перемещаться невидимой: в спичечном коробке лежала вполне реальная зеленая «искра», а с привидений украшения не сваливаются.
Наблюдать за мной могли точно так же, поэтому пространство до плиты преодолевал чуть ли не короткими перебежками, прячась в развалах. Место для засады выбрал рядом, за трехгранным осколком скалы, напоминающим штык, и минут десять сидел неподвижно, пока не возникло ощущение, что спина покрывается инеем. Еще четверть часа танцевал вприсядку, пока солнце не взметнулось над Манарагой и не пробило лучами останцы на вершине. Я все-таки ждал, что вот сейчас, сейчас начнется космическая плавка, однако малиновый шар только сам раскалился добела и взмыл над скалами.
И это всего в трех метрах от плиты, с которой видна совершенно иная картина!
Танцующая на камнях так и не явилась, будто и ее можно было увидеть лишь из строго определенной точки.
После восхода, когда ждать уже стало нечего, поднялся на плиту и еще раз тщательно осмотрел развалы, освещенные низкими косыми лучами, в которых даже самый маленький предмет бросает длинную тень, – мир вокруг Горы Солнца был неподвижным и безмолвным, как лунный пейзаж.
Я распечатал спичечный коробок – зеленая искра на желтой заколке существовала…
Рыбалка на Ледяном озере
Она не появилась ни на следующее утро, ни через неделю, хотя я продолжал ходить к Манараге каждый день и смотреть на восход солнца. И вообще в окрестностях горы на долгое время замерла или вовсе прекратилась всякая жизнь. И медведи больше не показывались. Мало того, стал чахнуть и увядать фонтан возле логова, превратившись из подземной речки в родничок.
Наконец в одно прекрасное утро я поднялся на плиту. Солнце вставало обыкновенно, как везде на земле. Никто не танцевал, не стрелял, не бегали собаки и ничего не воровали. Но я жил с чувством, будто от собственного страха все распугал, а была возможность установить контакт, понять, в чем тут дело. Мир возле Манараги оказался тонким, нежным, изрезанным глубокими извилинами, словно кора головного мозга, и прикасаться к нему следовало очень осторожно.
На четвертой неделе жизни в пустынных горах мне хотелось подняться на вершину и крикнуть:
– Люди! Где вы?!
За все время, проведенное на Урале, я не написал ни строчки. Никак не мог сосредоточиться и уловить то душевное состояние, когда слова льются сами и не нужно ничего придумывать. И тут, видимо от одиночества, вдруг снова потянуло к работе, и если не было дождя, я устраивался возле фонтана, подальше от тающей ледяной скалы, а в ненастье перебирался в логово и сидел возле лаза – какой ни есть, а свет. Казалось бы, находясь рядом с Горой Солнца, надо писать о ней, все свежо, ярко, объемно. Однако, странное дело, меня тянуло на воспоминания о родной деревне и живущих там людях, поэтому, вспоминая добрым словом Григория Бакланова, я строчил «Рой», и лишь когда уставал, принимался за «Крамолу». В жаркую погоду, когда солнце припекало, но вода в Манараге оставалась по-прежнему ледяной, я обряжался в гидрокостюм и шел на реку с аквалангом и удочками. Сначала ловил хариусов, которые здесь великолепно шли на обманку – щеточку шерсти, привязанной к крючку. Пополнял запасы на неделю, поскольку из экономии продуктов жил на рыбе, а потом начинал не очень приятные тренировки. Спускался под воду в глубоких местах (метра на два), учился дышать, смотреть, двигаться, после чего выныривал и отогревался на теплых камнях под солнцем, с ужасом представляя, что же будет, когда я полезу в озеро, на глубину в десяток метров, где еще холоднее.
Между тем лед на озере вдруг исчез: или в одну ночь растаял, или опустился на дно – говорят, такое случается на горных замкнутых водоемах. Это был первый толчок радости за последнее время – и одновременно страха, как перед казнью. Грешным делом уже и мысли появлялись – сломался бы он, что ли, этот аппарат, или воздух из баллонов вышел, не пришлось бы спускаться в озеро. Но он не ломался, работал без сбоев, и моя крестьянская натура протестовала: раз купил такую дорогую штуку, раз припер на себе за столько верст, труд свой вложил, нельзя, чтоб даром пропадало, надо использовать в хозяйстве.
Все-таки в первый день лезть на дно я не решился, а сбегал в логово за лодкой и удочками, приспособленными больше для обследования дна, чем для рыбалки.
И на всякий случай отыскал под камнями несколько дождевых червей – а вдруг?..
Зароненное еще в детстве чувство не исчезло, я греб по чистейшей голубой воде с полосами синей ряби в полной уверенности, что найду место, где клюет золотая рыбка валек. Заброшу удочку и поймаю, хотя ни удилища деда, ни какого-либо знака я так и не нашел, сколько ни болтался по берегам. Таймырский валек не клевал, и в этом я убедился, но оставалась надежда, что здесь-то он непременно начнет брать, все дело в наживке. Например, если насадить на крючок золотой самородок…
Самородков у меня не было, потому я выплыл на середину, натянул на язевый крючок крупного дождевого червя, забросил и около получаса с детской страстью ждал поклевки. Торчок поплавка неподвижно стоял среди ряби, и сколько бы я ни прибавлял глубины, не ложился, а рыбка золотая кормится у самого дна. Наконец я раскрутил всю леску – а это шесть метров – и все равно дна не достал. Потом настроил спиннинг, встал на колени и сделал первый заброс, окуневая блесенка пришла пустая. Тогда я перевязал другую, тяжелую блесну и спустил катушку на все полста метров, да еще потаскал в разные стороны, с надеждой зацепить камень на дне или корягу, уж и снасти не жалко – ничего подобного!
Как-то стало не по себе. Озеро сверху выглядело плоским, от берегов мелким – камни торчали, кругом осыпи и никакого разлома, глубокого ущелья на первый взгляд тут и быть не могло. Я взял весла, отгреб к берегу, не доставая из воды спиннинга – леска оставалась натянутой и лишь вибрировала, разрезая воду.
Похоже, в Ледяном озере дна не было…
Смотав удочки, я под сильным впечатлением пошел в логово. У меня было шестьдесят метров тонкой и крепкой альпинистской веревки, которую я взял с собой, чтоб использовать в качестве фала при погружении (вдруг что найду на дне, так привяжу и вытащу). На следующий день засунул в матерчатый мешочек увесистый камень, привязал к нему фал и рано утром отправился на озеро.
Веревка ушла в воду за минуту и встала вертикально вниз, груз дна не достал.
Не веря своим глазам, я подергал ее, поводил по сторонам – камень висел свободным.
Кажется, все подводные работы можно было сворачивать – не начиная. В такой ямище канут бесследно не только ящики с золотом, но и пятиэтажный дом едва ли найдешь. И я ни за что не полезу на такую глубину!
Вероятно, старший Редаков, спуская поклажу обоза, не удосужился проверить дно и отправил английский капитал в вечность.
Не доставая веревки, сел на весла и неспешно погреб к берегу, намереваясь таким способом подсечь борт подводного ущелья. Естественно, сидел спиной к берегу, пустив фал с кормы. Первый рывок был метров через сорок и не сильный, то есть груз все-таки достал дна. Второй последовал скоро, и тут же корму накренило. Зацеп! Я бросил весла и взял веревку. Выбрал ее, насколько можно, натянув вертикально, глубина оказалась метров семнадцать, и держало там крепко: чуть потянешь – лодка норовит на дыбы встать. Вроде бы и цепляться нечему, мешочек гладкий, камень круглый.
Будь вода потеплее, акваланг бы да нырнуть, посмотреть, что за рыбка попалась…
Кроме удилища, использовать вместо буя было нечего. Привязывая его, я вдруг подумал, а может, дед вот таким образом оставил метку, где валек клюет? Не в берег воткнул – на воде оставил удилище…
Тем временем лодку развернуло, и я увидел на берегу человека – первого за все время, если не считать баядеру. Поднял бинокль – на камне сидит мужик в брезентушке, форменная фуражка и карабин СКС прислонен стволом к плечу. По виду егерь – все-таки Манарага с окрестностями входит в национальный
