охотник вдруг сказал, не поднимая век:
– Рано. Утром затопишь.
Не спал, не терял сознания и все слышал мой читатель! И похоже, доверял мне…
Я унес свечу на стол и наконец-то сам переоделся в сухое, развесив одежду над лежанкой. Две пары размокших ботинок, свои и его, поставил в печь и закрыл ее заслонкой. Первый раз он спросил время довольно скоро, примерно через час, и снова будто уснул. Но когда спросил во второй раз, я понял: ловец кого-то ждет. Света я не гасил, и без четверти одиннадцать, в очередной раз поинтересовавшись временем, он сел, свесив здоровую ногу на пол, ощупал раненую, пошевелил пальцами.
– Ты сильно устал? – спросил он неожиданно.
– Ничего, уже отдохнул. – Я полез в печь за недосохшими ботинками. – Тебе надо в больницу, и немедленно. Знаешь, как вызвать отсюда санрейс?
– Здесь недалеко мой товарищ, – объяснил охотник. – Пойдешь вниз, до двух речек с одним устьем. Иди по левой, но правым берегом, до третьего ручья. Там поднимешься вверх на километр. Будет такая же заимка.
– Твой товарищ – женщина?
– Какая женщина? – показалось, он замер.
– Та, что была с тобой возле озера. Когда сожгли лагерь ГУПРУДа.
Реакция последовала неожиданная.
– Была бы она со мной, не попал бы в засаду, – спокойно сказал он. – Нет, это другой человек, мужчина.
– У него радиостанция?
– Нет у него радиостанции.
– Что ему передать?
– Что видишь, то и передай. Скажи, стражник ко мне пришел.
На улице таяло, ветер показался теплым и весенним, может, оттого, что я сразу взял быстрый темп. Я шел вдоль уреза воды, песчаными и щебенистыми откосами, и лишь когда на пути встречались обрывы – забирался наверх. От снега было светлее, однако скользко, особенно не разбежишься. Вниз я ходил всего на километр, дальше не бывал и местности не знал, а река петляла, но срезать меандры не решался, поскольку мог пропустить сдвоенный приток – ручьи и маленькие речки попадались чуть ли не на каждом повороте.
Через два часа мне начало казаться, будто уже проскочил спаренное устье, что-то недоглядел в потемках и теперь иду неизвестно куда, ко всему прочему, откосы и берега становились все круче и гуще. По берегам – темные пихтачи, изрезанные сухими логами. На четвертом часу бесконечного кружения наткнулся на речной перекресток, с левого и правого берегов впадали в одну точку сразу две речки, образуя широкий плес – все не то! И чувствовал – начинаю суетиться и едва держусь, чтоб не повернуть назад. У нас с раненым охотником были слишком разные понятия слова «недалеко», для меня это пять – семь километров, а для него больше пятнадцати, потому как примерно столько я уже прошагал. Наконец впереди наметился какой-то просвет, и скоро я вышел на длинную каменистую косу.
Слившиеся в одну речки оказались шумными, порожистыми, так что не заметить и проскочить мимо было бы трудно. Я повернул вдоль берега левой, и, к счастью, искомый третий ручей, впадающий в нее, оказался в полукилометре. Горы были где-то уже близко, потому что среди леса стали появляться поляны замшелых курумников и мрачные надолбы останцов. Сначала между деревьев замелькал неясный огонек, потом «дежурно» залаяла крупная собака – ну наконец-то!
Заимка оказалась на берегу каньона, по дну которого бежал ручей, под прикрытием темного кедровника желтела новая изба с маленькими окошками, откуда лился настоящий электрический свет! Навстречу мне выскочила овчарка, но не залаяла – остановила предупредительным рыком, обнюхала руки, ноги и вдруг, развернувшись, бросилась на крыльцо, прыгнула на дверь и заскулила. В темном проеме возникла женщина с белой шалью на плечах, но голос был низким, старушечьим.
Овчарка с тоскливым повизгиванием закрутилась у ее ног.
– Кто там? Кто ты?
– Я с заимки, тут недалеко… – начал было говорить, но старуха перебила:
– Говори, зачем явился?
– Ко мне пришел стражник, тяжело ранен…
Она перешагнула порог, закачалась, ища руками опору, и я подумал, сейчас в обморок упадет от такого известия, но вдруг понял – да она слепая!
Старуха нашла перила, сказала не дрогнувшим, холодным голосом:
– Знаю. Но он опоздал, здесь никого нет.
– Что ему сказать?
– Его лишили пути! А он все равно пошел через перевал! – гневно заговорила слепая. – Так будет с каждым, кто не повинуется року.
– Но он ранен, нужна помощь!
– Да, это печально, – проговорила старуха. – Доживет до восхода – жить будет. Иди назад и передай: собаку я пошлю, но ему отказано.
Я вообще уже ничего не понимал и еще пытался объяснить ситуацию:
– Он потерял много крови, ранение проникающее, его надо доставить в больницу. Внутреннее кровоизлияние…
– Иди! – с ледяным спокойствием прикрикнула она. – Передай, что сказала. Ему отказано!
Я пошел назад своим следом, собака сначала увязалась за мной, а потом и вовсе обогнала и потрусила впереди. Через некоторое время она исчезла в пихтачах, и изредка, на открытых местах, был виден лишь ее след.
Уж не та ли овчарка, что в одиночку ходила на Манарагу?
Весь обратный путь я шел со смешанными чувствами и старался ничего не анализировать и не гадать, что будет дальше, поскольку устал до дрожи в ногах, засыпал на ходу и явь, смешанная с дремой, рождала невообразимые фантазии. К своей заимке я подходил уже на заре, то и дело протирая лицо снегом, чтоб не рухнуть где-нибудь под дерево и не уснуть.
Изба окончательно выстыла, но раненый лежал по-прежнему открытый, бледный, со спекшимися губами, в одной футболке с мокрыми пятнами от растаявшего снега, не спал и был в сознании. Сразу бросилось в глаза, что бороды нет и чисто выбритые, проваленные щеки поблескивают от крема или какой-то мази.
– Передал? – спросил он, не поднимая век.
– На заимке уже никого не было, только слепая женщина. – Я сразу же стал набивать печь дровами.
– Она послала собаку?
– Послала… Но велела передать, тебе отказано.
– Что?! – Он привстал. – Отказано? Мне – отказано?!
– Так сказала.
– Ну, старая ведьма! – взъярился раненый. – И сюда влезла! Будто она решает, кому отказать, а кому нет!
Остановил себя, лег и повернулся к огню.
Береста вспыхнула под дровами ярко, осветив пол избы, а в окнах заалело от восхода, и в этом красном пламени лицо охотника преобразилось, ожило, и я неожиданно еще раз узнал его, причем сразу и безошибочно.
Это был тот самый чекист с ранней сединой, один из тех, кто беседовал со мной в томском управлении КГБ, а потом вышел проводить из здания. Говорил какие-то добрые слова, успокаивал – в общем, душевный человек, «добрый» следователь…
Вчера, при свечке, он показался мне белобрысым, к тому же борода сильно меняла облик, но и признав в нем поджигателя и занимаясь перевязкой, я как-то не особенно вглядывался: никак не думал, что у него откроется еще одно лицо!
Теперь понятно, этот охотник выслеживал меня, журналы нес, порадовать хотел, но вчера сам угодил в
