– Может, вернуться назад, в сторожку?
– Зачем?.. Отсюда нельзя возвращаться.
– Но в этом зале ничего нет, а там вода, можно согреться.
– Мне не холодно, и я не хочу пить.
– Ну и что будем делать? – спросил я.
– Ждать.
– Долго ждать? Может, все-таки сходить и поискать вход?
– Нет, не ходи! Это бесполезно, только потеряешь силы.
– Тебе зачем туда, за восьмые двери? Там помогут? Там кто-то есть?
– Живых нет, – не сразу отозвался он. – Я надеюсь, собака успела, и она скоро придет за мной.
– Кто придет?
– Валкария.
Мне показалось, я ослышался, голос был сонный, невнятный, однако я боялся окончательно разбудить его – вдруг замолчит?
– Ты послал за ней собаку? – спросил как бы между прочим.
– Собаку послала слепая Дара, – тем же тоном отозвался он.
– Валкария живет здесь, в копях?
– Здесь никто не живет. Видишь, кругом только соль…
– Откуда же она придет? Сверху?
– Нет, снизу. Возможно, где-то уже близко, я чувствую, и, кажется, слышу шорох ее прекрасного плаща.
Я не знал, что думать, его речь напоминала бред, и та часть сознания, которая дрожала от ужаса, сейчас кричала, взывала не верить, не принимать его слов. Но в памяти стоял мой дед, который тоже вроде бы нес неведомо что под воздействием «солнечного удара».
Так всем казалось…
– За восьмой дверью что?
– Мир Мертвых.
– Но ведь ты еще жив?
– Нет, я умер три дня назад на перевале. Попал в засаду…
– Я вижу, чувствую – жив! Теплый, бьется сердце…
– То, что ты видишь, – это уже не жизнь. Переходная фаза. – Он вроде бы проснулся, и слова его от этого зазвучали более внятно. – Да, люди цепляются и за такую форму, долго залечивают раны, переливают чужую кровь и пьют силу живых. Потому человечество превращается в общество больных и вечно страждущих. Я потерял много крови, клаврат погас, всякое существование бессмысленно.
Разум, уже привыкший к археологии, зацепился за слово «страждущих» СТРА ждущих – ждущих зенита солнца. КЛАВРАТ, КОЛОВОРОТ – подъем, возвышение гармонии. Или способность, воля к возвышению и развитию?
– Клаврат – это что? – спросил я.
Он ответил, будто отмахнулся:
– Солнечное сплетение.
– А что там может погаснуть?
– Клаврат, жила иссякла…
В тот же миг я вспомнил Гоя, который тоже говорил о жиле, но только иссохнувшей (что, впрочем, одно и то же), и чтобы вновь оживить ее, нужно было завернуть человека в шкуру красного быка…
– Что это за жила?
– Водяная мельница! Только вместо воды – кровь, а колесо не совсем колесо. Бурав, ну или коловорот. Иссякает жила, останавливается колесо… Вихревая энергия, с вращением по спирали.
Я продолжал смотреть ему в лицо, и он вдруг поднял глаза, но все равно уставился мне в переносицу.
– А помнишь, в детстве?.. Летишь с горы, и замирает душа. Или глянешь с кручи вниз! А помнишь сны, когда летаешь? Поднимаешься без крыльев так высоко, что посмотришь сверху, и закрутится, завертится вихрь под ложечкой. Страшно и сладко… Но это лишь детское ощущение клаврата. Потом человек взрослеет, перестает восхищаться высотой, глубиной, пространством и не летает во сне. Солнечное сплетение – орган чувств гармонии мира, познания божественного. – Он помолчал, вдруг чем-то удрученный, и добавил с прежней жесткостью: – Как известно, органы и железы, не востребованные организмом, прекращают функционировать и превращаются в рудименты. Теперь их в человеке больше, чем живых органов. Девяносто семь процентов мозга уже рудимент!
Он вспыхнул на миг, от негодования загорелись глаза, и тут же увял, обмяк, словно тряпка, – почудилось, всхлипнул!
Я не знал, что сказать ему в утешение, потому спросил, о чем думал:
– И ты теперь добровольно идешь в мир мертвых?
– Нет, с радостью! – оживился стражник. – Меня поведет Валкария! Она придет и скажет – я выбираю тебя, витязь, встань и ступай за мной! И покроет мою голову плащом… Да, она может произнести и другие слова, я не знаю, как все это происходит. Никто из живых не знает… И еще скажет: смотри под ноги, чтобы случайно не запомнить обратного пути. Я пойду по ее следам! А две белые Дары понесут мой меч. Валкария проведет сквозь восьмые двери и там сдернет плащ с моей головы. И тогда Дары снимут с меня одежды и погрузят тело в источник с мертвой водой, а потом – с живой. Раны мои затянутся, волосы снова станут русыми, а Валкария примет меня, как новорожденного, в свой темно-синий плащ. И отведет меня на ложе, и подаст золотой гребень…
Стражник опять замолчал, чем-то вдруг расстроенный и озабоченный, заерзал, приподнялся на руках.
– Ты ничего не слышишь?
– Нет.
– Показалось… Она не даст мне золотого гребня, и я никогда не расчешу ее волосы.
– Почему?
– Потому что я пришел сюда сам. Потому что мне отказано!.. Но я не верю, нет! Эта старуха обманула! И Валкария обязательно придет!
– А кто это – Валкария?
Теперь он замолчал надолго, и я наконец понял, что он не всхлипывает, а похожий на плач звук идет откуда-то сверху.
Пользуясь тем, что стражник молчит, я отступил в сторону двери, через которую мы проникли сюда, нащупал стену и, держась за нее рукой, прошел в одну сторону, затем в другую, считая шаги, чтоб не потерять ориентации, – не то что двери, а и ее глубокой ниши не было, только наклонная, неровная и шершавая плоскость. Зажег фонарь и посветил в обе стороны, насколько доставал луч. То же самое!
– Погоди, – вдруг спохватился стражник. – Я не сделал самого главного! Не спросил, кто тебе рассказал о рукописи старца Дивея? Кто он? Человек, которого ты называл Гоем и отпустил на волю?
Я вернулся на его голос.
– Нет, Гой ничего не рассказывал.
– Тогда кто?
– Я все придумал. И рукопись, и старца…
Мне на самом деле никто рукопись не давал, и ничего не рассказывали. Все было придумано, от начала до конца, и по прошествии времени, казалось, даже не очень-то складно, с огрехами. И стилизацию древнерусского языка в исторических главах сделал неумело, вот сейчас бы, когда нашел ключ к слову!
Да я бы смог сам написать за старца! И это был бы другой роман…
– Неправда. Ты должен назвать имя!
– Ты понимаешь, что такое вымысел? Фантазия?
– Как можно придумать, если рукопись существует? – совсем уж бестолково спросил он.
– А что, совпадение исключается?
– Но имя? Ты не мог угадать имя!
