Подали второе блюдо – форель без единой косточки. Когда официант ушел, делла Торре заметил, что для «Умбро Домини» большое счастье иметь друга, работающего в Конгрегации вероучения. Маджо был польщен и между кусками восхитительно таящей во рту рыбы поделился с делла Торре своими познаниями о внутренней кухне Ватикана и о людях, имеющих доступ на третий этаж Апостольского дворца, где расположены личные покои папы.
– Нам очень полезно знать, – сказал делла Торре, – что думают кардинал Орсини и его святейшество.
Форель уступила место салату, за которым последовал бифштекс по-флорентийски с черными полосками слегка обуглившегося мяса. На этом ужин закончился. Официант убрал тарелки и смахнул со скатерти крошки. Поставив на стол бутылку «Санто» и блюдо бисквитов, он пошевелил поленья в камине и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.
Делла Торре наполнил бокалы и, доверительно склонившись к священнику, низким бархатным голосом произнес:
– Итак, Донато…
Откашлявшись, отец Маджо выдавил:
– Да, Сильвио.
– Кончаем со всем этим дерьмом. Зачем ты приехал?
Отец Маджо скрыл изумление за большой белой льняной салфеткой, которой принялся вытирать губы. Придя в себя, он сделал глубокий вдох и, еще раз прокашлявшись, начал:
– Один священник из провинции приехал в Ватикан несколько недель назад и рассказал кое-что интересное.
Делла Торре ободряюще кивнул.
– Ну так вот, – продолжал Маджо, пожимая плечами, – временами я слышу, что говорят кардиналу. Это случается, когда дело не считается важным. Тогда кардинал решил, что ничего толкового не услышит, и я остался в кабинете. А теперь… – Отец Маджо невесело хихикнул. – Одним словом, я уверен, что теперь кардинал Орсини кусает локти.
– Следовательно, дело оказалось весьма деликатным?
– Да, – кивнул Маджо.
Делла Торре подумал и спросил:
– И это произошло несколько недель назад?
– Да, с тех пор в Ватикане только об этом и толкуют, если не считать бесконечных споров о будущем папе.
– Почему?
– Потому что они не знают, как следует поступить.
– Вот как! И до чего же они додумались?
– Они ничего не решили. Или, вернее, решили ничего не предпринимать. Что, впрочем, одно и то же.
Делла Торре немного помолчал и подлил вина в бокал Маджо.
– Что же… Донато, может быть, ты расскажешь, о чем шла речь?
Отец Маджо погладил бровь, а затем, уперев локти в стол и соединив перед собой руки, наклонился вперед. Неторопливо поигрывая кончиками пальцев, он прошептал:
– Все началось с исповеди…
Когда рассказ завершился, делла Торре ерзал на краешке стула с так и не зажженной сигарой в руке. Если не считать шипения и потрескивания углей в камине, в комнате царила гробовая тишина.
– Спасибо, Донато, – наконец выговорил делла Торре, – спасибо за то, что ты все это мне рассказал.
Отец Маджо допил остатки вина и встал из-за стола.
– Мне пора возвращаться.
Делла Торре покачал головой.
– Хорошо, что у тебя хватило смелости донести все это до меня. В Ватикане не могут решить, что делать, потому что и решать-то нечего. Имеется единственный выход.
– Знаю, – ответил отец Маджо, – но у них не хватает духу.
Делла Торре поднялся проводить гостя, но, вместо того чтобы ограничиться рукопожатием, взял ладонь Маджо в руки и, склонившись, поцеловал запястье клирика. Отцу Маджо показалось, что лидер «Умбро Домини» лизнул его кожу, но это было всего лишь мгновение, и священник решил, что ошибся.
– Спасибо, – сказал делла Торре. – Большое спасибо.
Часть вторая
Ноябрь
Глава 5
плоть до вечера второго ноября Кесвик-лейн оставалась одной из тех улиц, где никогда ничего не происходит. Плавно изгибаясь, она тянулась через новые кварталы городка Берк, расположенного около Вашингтона, но уже на территории штата Виргиния. По обеим ее сторонам стояли дома, которые обошлись хозяевам примерно в четыреста тысяч долларов, автомобили «БМВ» и самые лучшие газовые грили, которые можно купить за деньги.
Все здания в Коббз-Кроссинг (именно так назывались новые кварталы) были сооружены в так называемом неоколониальном стиле и распроданы всего шесть лет назад. Однако строители постарались сохранить как можно больше деревьев, а компания не пожалела денег на ландшафтную архитектуру, и в результате этот район казался старым и хорошо обжитым.
Истинный возраст кварталов выдавало лишь ровное, без единой трещины темное асфальтовое покрытие мостовой, которая, мягко поворачивая на запад, заканчивалась тупиком. Во многих отношениях это могло бы стать идеальным местом для детских игр: малыши могли бегать, не опасаясь уличного движения. Однако за единственным исключением все дети Кесвик-лейн давно уже не играли на улицах, потому что дома здесь стоили дорого и принадлежали главным образом адвокатам, лоббистам и бизнесменам – людям среднего возраста, чьи дети успели вырасти. Отпрысков здешних домовладельцев можно было встретить везде, но только не на улицах. Они брали уроки верховой езды и карате, играли в европейский футбол и истребляли демонов на экранах своих компьютеров.
Поэтому тротуары Кесвик-лейн, впрочем, как и вся улица, казались необитаемыми. Пешеходы здесь – вне зависимости от возраста – были редкостью. Если, конечно, не считать тех, кто выгуливал собак. Почти в каждом доме на этой улице держали собачку. По будням хозяева целый день отсутствовали, и это означало, что бедные животные наслаждались единственной настоящей прогулкой вокруг ухоженных кварталов Коббз-Кроссинг только вечерами.
Второго ноября повсюду еще виднелись следы Хеллоуина: пожухлые тыквы и картонные скелеты, подвешенные у входных дверей, а на некоторых окнах – искусственная паутина. Воспользовавшись небольшой передышкой перед полуночью, женщина, только что вернувшаяся из Кеннеди-центра, где сегодня давали «Тоску», вывела на прогулку любимого лабрадора по кличке Кофе.
Кофе и его хозяйка задержались на Кесвик-лейн напротив дома номер 207 – песик решил понюхать, чем пахнет столб для почтового ящика.
Неожиданно лабрадор поднял морду и издал низкое рычание. Шерсть на спине встала дыбом, но едва он залаял, произошло нечто страшное. Вслед за яркой вспышкой света послышался звон разбитого стекла, и из окна дома на противоположной стороне улицы вывалился человек, объятый пламенем. Он приземлился на клумбу азалий, с трудом поднялся на ноги и вновь рухнул на землю. Собака завыла и стала рваться с поводка, а ее хозяйка, застыв на месте, молча взирала на происходящее. Казалось, трагизм ситуации до нее не доходит. Все внимание женщины сконцентрировалось не на горящем человеке, а на окне, из которого тот вывалился.
Окно украшала деревянная решетка, напоминавшая старинный оконный переплет. Секция решетки обломилась, и деревянный штырь вонзился в спину человека, охваченного пламенем. Казалось, женщина находится в ступоре; она неотрывно смотрела на горящий обломок, все глубже вонзающийся в плоть, по мере того как несчастный катался по земле, пытаясь сбить пламя. Летящие искры напомнили ей
