ты очень сильно любишь детей…
Я даже интонации верные приготовила, но язык словно прирос к небу. Сидела, как дурочка, и не могла произнести ни слова.
– Что ты молчишь? – теребил меня Руслан.
– А что я могу тебе сказать? – услышала я свой голос. – Это твоя личная жизнь, и здесь не может быть никаких советчиков. Ты сам должен сделать выбор. Прислушайся к тому, что тебе подсказывает сердце.
Капитан был явно разочарован. Я поднялась из-за стола.
– Извини, я побежала, у меня дела. Увидимся!
Может быть, я поступила глупо. Но Руслан должен самостоятельно принять решение. Если он выберет эту пустышку Наташу, значит, он просто не достоин такой замечательной женщины, как я. И пусть ему будет хуже.
Глава 18
Илья Кокоткин, студент художественного училища, обитал в обычном панельном доме около метро «Планерная». Я была уверена, что юный художник в столь ранний час еще дрыхнет, и приготовилась долго извиняться за вторжение. Однако юноша с лошадиной физиономией, который сначала ответил мне по домофону, а потом открыл дверь, выглядел довольно бодро. Взгляд осмысленный, лицо тщательно выбрито, следов запоя не наблюдается. Вот-вот, это-то как раз и подозрительно!
– Проходите, пожалуйста, – пригласил Илья, важно поправляя воротник шелкового халата цвета бордо. – Я только закончу одно дело, и через пять минут буду в полнейшем вашем распоряжении. А вы пока посмотрите мои работы, – добавил он, удаляясь.
Чем дольше я смотрела на его картины, тем больше мне нравился Малевич. И это если учесть, что к творчеству Казимира Станиславовича я отношусь, мягко говоря, прохладно. Мои любимые живописцы – Перов, Репин, Левитан. А за «Тройку» Василия Перова я вообще могу душу продать. Если когда-нибудь какой-нибудь сумасшедший вор предложит: «Люся, я украду для тебя любую картину из Третьяковки!» – я, ни минуты не колеблясь, выберу этих троих изнуренных детей, волочащих на морозе бочку с водой. Повешу над кроватью, буду смотреть и плакать.
А как можно плакать, глядя на «Черный квадрат»? Разве что только из сострадания к несчастному маляру, возомнившему себя гением.
Но то, что творил на холсте господин Кокоткин, вообще не лезло ни в какие ворота. Это смахивало на урок труда в школе для умственно отсталых. Именно труда, а не рисования, потому что одними красками немыслимых тонов дело не ограничилось: к картинам то там, тот сям были приклеены перышки, бусинки, клочки бумаги, по-моему, даже туалетной. В общем, бедняга Кокоткин из кожи вон лез, чтобы казаться оригинальным.
Я впала в такой ступор, что не заметила, как в комнату вошел автор этих шедевров.
– Подождите, я включу дополнительное освещение, – сказал Кокоткин.
Лучше бы он этого не делал. При ярком свете зрелище стало совсем уж жалким.
– Ну что? – спросил Илья.
Я не знала, что сказать, поэтому принялась энергично рыться в сумке якобы в поисках чего-то жизненно необходимого. Вытащила гигиеническую губную помаду, провела ею по губам и, когда пауза уже неприлично затянулась, поинтересовалась:
– Находитесь в поисках себя?
– Я уже нашел! – гордо ответил Илья. – Так какую картину вы выбираете?
– Никакую, – чистосердечно ответила я, с непонятно откуда взявшимся садизмом наблюдая, как вытягивается его и без того лошадиная физиономия.
– Подождите, – занервничал Кокоткин, – разве вы пришли не купить одну из моих работ? Вас ведь Марципанова прислала?
– Нет, я не от Марципановой, я совсем по другому вопросу.
Со студента сразу слетела наносная спесивость, он превратился в того, кем на самом деле являлся, – неуверенного в себе юношу, у которого прыщ на подбородке и который больше всего на свете желает прославиться.
– Зачем же вы пришли? – хмуро проговорил художник.
Тут я просто нутром почувствовала: по-хорошему он мне ничего не расскажет. Упрется, как ослик, всеми четырьмя копытами, но не проронит ни слова. И еще будет гордиться собой, считать, что совершает некий молчаливый подвиг. Нет, Кокоткина надо припугнуть, это единственный способ добиться от него правды.
Я нацепила на лицо непроницаемую маску и взяла официальный тон.
– Несколько месяцев назад вы приходили в рекламное агентство «Фа и фу», так?
Илья кивнул.
– Позвольте поинтересоваться: зачем?
Студент судорожно сглотнул и пискнул:
– Хотел устроиться на работу.
– Ну и как, устроились?
– Нет, я передумал.
– Это вы нарисовали портрет директора агентства господина Васнецова, который сейчас висит в его кабинете?
Кокоткин раздраженно дернул плечом.
– Я не знаю, что там висит, но да, я рисовал его портрет. А что такое? К чему все эти вопросы?
– Потерпите минуту, скоро вы все узнаете, – строго осадила я его. – Вы получили вознаграждение за эту картину?
– Нет, это был подарок.
– Подарок, понятно… Насколько я вижу, – я окинула взглядом картины на стенах, – портрет выполнен не в совсем обычной для вас манере письма. Вероятно, вы специально пошли на эту жертву, чтобы доставить Вячеславу Георгиевичу приятное?
Студент кивнул.
– И часто вы делаете незнакомым людям такие подарки? Можете назвать точную цифру, сколько еще портретов вы бесплатно нарисовали за последний год? И кому?
– А это уже мое личное дело! – взвился Илья. – Кому хочу, тому и дарю! Художник волен сам распоряжаться своими творениями! Не все ли вам равно?
Я смекнула, что ненароком наступила ему на больную мозоль. Видимо, кокоткинские «нетленки» никому и даром не нужны.
– Вы сами понимаете, что ваш поступок выглядит подозрительно. А тем более в свете последующих событий. Дело в том, что из кабинета Васнецова пропала значительная сумма в евро…
Студент вытаращил глаза, а я сделала паузу, чтобы он прочувствовал ситуацию.
– …а также золотые часы «Ролекс» с десятью бриллиантами в полкарата. – Понятия не имею, как выглядят такие камни, но звучит волнительно. – Служба безопасности фирмы уверена, что на деньги и драгоценность польстились вы, больше некому. Я задаю вам прямой вопрос: вы, случайно, не знаете, где может находиться похищенное?
Илья заблеял:
– Я… нет, я не знаю… Я ни при чем, уверяю вас… Я даже в глаза не видел эти часы… И деньги тоже…
– Имейте в виду, сейчас я пришла к вам как друг. Неофициальным, так сказать, образом. Если мое посещение не увенчается успехом, вас ждет визит сотрудников службы безопасности фирмы. Разговор будет уже другой. Собственно, и не разговор даже, а треск костей. Вы правша или левша? – участливо поинтересовалась я.
– Левша, – в ужасе прошептал Кокоткин, покрываясь испариной.
– Очень, очень жаль, – трагически изрекла я, как будто это общеизвестный факт, что сломанная левая рука срастается значительно медленнее, чем правая.
Неожиданно студент оживился.
