центре Москвы – это хорошо. Со всех сторон неслись нескончаемые потоки автомобилей, а стоило только какому-нибудь водителю зазеваться и снизить скорость, как другие начинали громко и самозабвенно гудеть. Ни единого дуновения ветерка. Такое ощущение, что тебя посадили в духовку, наполненную угарным газом. Через пять минут у меня уже раскалывалась голова. А я, пока добиралась до нужного мне дома, вспотела, как мышь под метлой. Неужели находятся идиоты, которые платят огромные деньжищи за то, чтобы поселиться в этом кошмаре?
Идиотов, по всей видимости, было немного. Напротив старой развалюхи, в которой, судя по моей бумажке, жил Фридрих Марксович, возвышалась элитная новостройка. Несмотря на приятный розовый цвет внешней отделки здания и призывный плакат «Продаются квартиры!», дом выглядел абсолютно необжитым. Я не без некоторой зависти пыталась прикинуть, каковы могут быть по площади квартиры в этом доме, и вздохнула, вспомнив о своей одиннадцатиметровой комнатенке.
Подъезд, в котором обитал Фридрих Марксович, встретил меня такой дикой смесью запахов, что сразу стало ясно: так могут пахнуть только коммуналки. И точно: около обшарпанной деревянной двери квартиры номер 56 висело шесть разномастных звонков. Никаких табличек и информации о жильцах тем не менее не было. Я выбрала самый симпатичный синенький звоночек и нажала на кнопку. Прозвучала мелодичная трель, которая мне так понравилась, что я прослушала ее еще пару раз. Послышались невнятные шаркающие шаги, затем дверь отворилась и на пороге возникло узенькое старушечье личико.
– Вам кого? – на удивление ясным и четким голоском поинтересовалась бабуля.
– Я к Фридриху Марксовичу Нечаеву. Извините, что вас потревожила, на звонках ничего не написано…
– Проходите. – Старушка пропустила меня в недра квартиры. – А другие звонки у нас все равно не работают, только мой.
– А как же ваши соседи узнают, что к ним пришли?
– Их гости обычно стучат. Ногами, – спокойно объяснила бабуля и закрыла за мной дверь на цепочку.
Одинокая лампочка без абажура тускло освещала коридор. Я нерешительно мялась на месте, не зная, куда идти. Бабулька тоже почему-то не двигалась, а лишь молча меня разглядывала. Пауза затягивалась.
– А где комната Нечаева? – наконец нарушила я молчание.
– Вон та, последняя по левой стороне.
Я пошла в указанном направлении, стараясь не натыкаться на сундуки, коробки и старые велосипеды, выставленные в коридоре. Бабулька семенила следом за мной. Неужели она следит, чтобы я не стащила ее железный сундук с тряпьем? Когда я дошла до последней двери, то обнаружила, что она заклеена узкой бумажкой с печатью.
– А где же хозяин? Не живет здесь, что ли? – Я недовольно глянула на старушку. – Что же вы вводите в заблуждение?
– Теперь не живет. А раньше как раз здесь и обитал, – флегматично пояснила соседка.
– Да где же он теперь? – Я уже теряла терпение.
– Как «где»? В морге. – Бабулька посмотрела на меня с легким удивлением. – А может, уже где похоронили за казенный счет. А разве ж ты, милая, не насчет комнаты из домоуправления пришла?
Я в оцепенении уставилась на божий одуванчик. Как это – в морге? Почему в морге? Выпивал, конечно, но ведь еще несколько дней назад был бодр и энергичен. Может, у бабульки старческий маразм, заговаривается, не помнит ничего?
– Погодите, бабушка. – Я старалась говорить как можно громче и почти что по слогам. – Я у вас спрашивала насчет Фридриха Марксовича Нечаева. Он здесь проживает?
– Что ж ты так кричишь-то, иерихонская труба? Я не глухая, – обиделась бабулька. – Да, проживал здесь. А четыре дня назад взял да и помер. Комната теперь вот ничейная осталась…
Надо же, как не вовремя! Только-только я решила разузнать у него все о брате, как на тебе! И «четыре дня назад» – это как раз в тот день, когда бедный пьянчужка приходил в «Модус вивенди»… Получается, что я одна из тех, кто видел его практически перед самой смертью.
– А как это случилось? Когда? Ночью, что ли? – забросала я вопросами старушку.
– Ну ладно, чего в коридоре-то стоять, пошли в комнату, – предложила старушка и повела меня обратно.
Комната Нины Ивановны, как отрекомендовалась бабулька, оказалась светлая и чистенькая. Но ничто не могло скрыть вопиющей нищеты: слишком короткие застиранные занавески на окнах, аккуратно залатанная, почти что прозрачная скатерть, продавленный диван и засаленное на подлокотниках кресло.
– Давай чайку со мной выпей, – предложила Нина Ивановна и достала из комода еще один стакан с железным подстаканником, какие встречаются только в родимых поездах дальнего следования. Зажурчала тоненькая струйка того цвета, который в народе метко называют «мочай». Но у Нины Ивановны это была, оказывается, только заварка. Из пузатого эмалированного чайника она долила кипяток и с доброй улыбкой протянула мне стакан. Я с сомнением разглядывала бледно-желтую жидкость.
– Пей, пей, хороший чай, «со слоном», – ободрила меня бабулька и вытащила из буфета на свет божий вазочку с тремя сушками. Одну из них она принялась размачивать в своем стакане.
– Нина Ивановна, так как же умер Фридрих Марксович? – Мне не терпелось узнать подробности.
– Ну, как они все умирают, – неторопливо завела старушка, – водки поддельной выпил, с какими-то там сивушными маслами, да и все дела.
– Водки? – Я была немного разочарована. Признаться, я ожидала услышать скорее о насильственной смерти. Чего уж греха таить, мелькнула у меня мысль: а не Самозванец ли постарался замести следы? – А он один водку пил?
– Один как перст. Уж я-то знаю, кто к кому идет, всем дверь открываю. А к нему в тот день никто не приходил, это точно. – Нина Ивановна вытащила сушку из чая и попробовала ее на зуб. Сушка показалась старушке все еще слишком жесткой, поэтому была возвращена на место. – Да и Люська вряд ли позволила бы ему выпивать с кем-то, кроме нее.
– Кто-кто? – Собственное имя, да еще в таком контексте, резануло слух.
– Люська. Она по паспорту вообще-то Люсьена Витальевна, но так ее отродясь никто не звал. Тоже в нашей квартире живет, в десятиметровой комнате. Дружила она с Фридрихом с тех самых пор, как он у нас комнату обменял.
– А давно это было?
– Да лет семь назад. – Нина Ивановна наклонилась ко мне и зашептала: – У него тогда денег было – ну просто море. Уж и не знаю откуда, ведь не работал нигде. Вот Люська и стала к нему захаживать на рюмочку. Прямо не разлей вода стали, точнее говоря, не разлей водка. Ты, вообще, если хочешь чего поподробней про Фридриха-то узнать, к ней обращайся.
– А вы знаете, где она сейчас?
– Отчего ж не знать, – усмехнулась бабулька, – у себя в комнате. Спит, должно.
– Спит… – Я прикидывала, не лучше ли будет прийти завтра. – А когда она обычно просыпается?
– Да когда будят. Ты зайди к ней, не стесняйся. И вот что… – замялась бабулька. – Ты Люське бутылку водки купи, она тогда поразговорчивей будет. А так она просто запослать может, если не в настроении.
Ага, понятно: «не в настроении» – это, значит, с бодуна. Следуя инструкциям Нины Ивановны, я вышла из подъезда, обогнула дом с правой стороны и обнаружила там небольшой магазинчик.
Отдел спиртных напитков поразил меня своим ассортиментом. Никогда бы не подумала, что существует сорок сортов водки, а их здесь было как минимум столько. Какую бы выбрать для Люськи?
Интеллигентного вида мужчина с чистеньким пудельком на поводке отошел от прилавка с бутылкой «Гжелки» в руках.
– Это хорошая водка? Как на ваш вкус? – поинтересовалась я у него.
Мужчина холодно оглядел меня с ног до головы.
– Не знаю, я водку не пью. Мне для компрессов.
– Какие могут быть компрессы в такую жару? – недоуменно пожала плечами немолодая продавщица, когда покупатель с пуделем вышел из магазина. – А вам что?
Меня вдруг осенило.
