– Знаешь, – сказала она после долгой паузы. – Я никогда не могла догадаться, почему они расстались. А Маринка говорила – из-за пустяков… Жалко, если так. Была бы такая красивая пара!
Алина не ответила. Она тоже смотрела на снимок, и он вызывал у нее какие-то странные ощущения. Так вот что… У ее старшей сестры – такой простой, покорной и положительной, когда-то была первая любовь. В том самом возрасте, когда и полагается иметь эту любовь – лет в восемнадцать. А у нее ничего подобного не было. Она почувствовала себя обокраденной. Марина могла пропадать где угодно, попасть в беду, выглядеть ужасно – по вине своего мужа, чьей-то еще вине, даже своей собственной. Но у нее была первая любовь. А у нее – не было.
Алина подумала об Эдике – второй раз за последние сутки. И тут же назвала себя идиоткой. «Это не первая любовь. Никакая она не первая. И даже не потому, что он не был у меня первым. Это просто не было похоже на первую любовь. Слишком все просто, без взрывов, без истерик. Без долгих прощаний и мыслей о самоубийстве. Влюбилась я впервые, это да, но и только. Слишком поздно. Просто было слишком поздно. Надо было учиться влюбляться чуть-чуть раньше. Как Маринка».
– Так они поссорились? – спросила она, беря в руки снимок. Эта фотография продолжала ее тревожить. Парень… Она видела его где-то. Когда-то. Но где и когда?
– Нет, – ответила мать. Она продолжала рыться в коробке, вытаскивая на свет старые снимки, где была запечатлена Марина. Школьные балы, выпускные экзамены, Крым… Все, что было до брака. Все, что Марина не взяла с собой в ту, нынешнюю жизнь, предпочла оставить тут, под родительским присмотром. Чтобы муж не задавал лишних вопросов. Лишний вопрос – лишний синяк.
– Странно, – тихо ответила Алина. – Я его где-то видела.
– Ну, может, он ее провожал, и ты столкнулась, – рассеянно ответила мать.
– Нет.
– Что значит – нет?
– Нет, и все. Я знаю то, что знаю. Я его видела не тогда, когда он ее провожал.
– Да как ты можешь это точно знать?
Но она знала. Смотрела на снимок и знала это все отчетливее. Она не видела этого парня у подъезда. Ни во дворе, ни на их улице, нигде. И все же, она его уже знала. Узнавала – в этом прозрачном взгляде, обаятельной улыбке, даже в том, как топорщились его темные волосы – она узнавала его. С каждой минутой – все яснее.
– Ну, ладно. Пусть я его не видела, – она положила снимок обратно в коробку.
Мать рассердилась:
– Я только-только начала разбирать! Ты все путаешь! Кое-что нужно положить в альбом. Вот это, например.
Она показала снимок Марины – он был сделан в самый первый год ее замужества. Марина в розовом платье, с чуть отекшим, подурневшим лицом, накрашенная явно второпях – макияж ее только испортил. И новорожденный сын у нее на коленях – Илья тогда даже не умел как следует сидеть.
– У меня нет такого, – сказала мать, откладывая снимок в сторону. – Илюхе, наверное, здесь месяца четыре. И вот еще…
Снимок Марины. То же розовое платье, накинутая на плечи кофта и чуть виноватый улыбающийся взгляд. Фотография когда-то была довольно большого формата, но кто-то разрезал ее пополам. Был срезан даже локоть Марины – и часть осеннего желтого дерева у нее за спиной.
– Ты это положишь в альбом? – спросила девушка. – Обрезок какой-то.
– Не знаю, кто это обрезал. Не ты? – расстроилась женщина.
Алина возмутилась – она всегда терпела напрасные обиды от родителей, или же это ей так казалось:
– Как что – так сразу я! Зачем мне резать Маринкины снимки! Я даже не видела его никогда! И не знаю, что там было еще!
– Поди теперь, догадайся. И кто испортил? Это снято у нас во дворе. – Мать прищурилась, рассматривая снимок. – Она тогда мало фотографировалась. Интересно… Кто снимал?
Алина почему-то подумала об Эдике. Третий раз за день! Многовато. Она закрыла коробку:
– Все это замечательно, но хотелось бы повидаться с ней самой. Фотки мне ни к чему. Мам, если она все-таки позвонит – попроси ее перезвонить мне.
Та сразу расстроилась – как видно, в этих старых снимках она находила какое-то утешение – будто бежала в прошлое от неприятного настоящего:
– Ты думаешь, она сегодня вряд ли позвонит?
– Я не думаю. Я сама надеюсь, что с ней все в порядке. И знаешь что? Скажи отцу, чтобы не торопился отдавать деньги. Сперва нужно как следует узнать, что с ней случилось. Если дело только в том, чтобы уплатить за лечение – пусть так и скажет. Мы поедем в больницу и привезем деньги. Но мне кажется, дело в чем-то еще.
За день отцу удалось занять около двух тысяч долларов. Он на этом не успокоился и, наскоро перекусив и сдав жене деньги, снова отправился в город. Алина узнала об этом, позвонив родителям вечером, вернувшись домой. Марина о себе знать не давала. Василий тоже им не звонил. Она сама сделала попытку позвонить свояку, но никаких результатов это не принесло. Трубку не снимали.
– Он же дома! – сказала она вслух, кладя трубку на место. – Он должен быть дома, куда ему еще деваться?
Алина устала. День оказался бесконечным. Утро в милиции, этот бессмысленный торг с представителями закона, которые никак не желали понять ее требований. Потом – встреча с Вероникой. Та, узнав, что компаньонка не сможет вернуть деньги в конце недели, только развела руками:
– Ну что ж, пять процентов в месяц – это не так уж много. Это почти ничего. Отдашь не девять тысяч, а девять с половиной. Через месяц.
– Но откуда я возьму эту половину? – хмуро спросила девушка.
– А откуда ты собиралась взять девять тысяч? – резонно спросила Вероника. – Деньги из ниоткуда не берутся. Ты же говорила, что можно продать дом? Так вот и продай.
Она посоветовала Алине не тратить нервы понапрасну. Сейчас она должна думать только о работе – тогда и проценты не покажутся такими страшными. Магазин-ателье открывался буквально на днях. А засесть в мастерской с лекалами Алина должна была уже завтра. Магазин будет носить название «Папарацци» – его придумала хозяйка. Витрины будут декорированы муляжами фотоаппаратов и манекенами, изображающими фотомоделей. Довольно узнаваемыми, но без точного портретного сходства, чтобы не пришлось платить агентам этих, вполне реальных моделей.
– Все рассчитано на молодежь, а те побегут, если название будет достаточно броским. Ну и реклама. Дадим ее в молодежных журналах, а может, даже на телевидении, только не сразу. Чуть погодя.
Вероника была настроена очень оптимистично – и девушка приказала себе не беспокоиться понапрасну. Она до сих пор не знала, как велика будет ее доля и сколько это составит в денежном выражении. «Но дом есть дом, наследство есть наследство, – сказала она себе. – И никто не может его у меня отнять. Я просто буду должна на пятьсот долларов больше – стоит ли беспокоиться? По крайней мере пока?» Сделав этот вывод, она почувствовала легкие угрызения совести. За все это время Алина ни разу всерьез не забеспокоилась о сестре. Ее исчезновение и требование прислать деньги она восприняла, как досадное недоразумение. Ее куда больше беспокоили собственные проблемы. Но теперь она всерьез задумалась об этом.
«Что и говорить, пропала она как-то загадочно. И Василий ведет себя странно. Мама говорит – он хотел ее убить? Нет, в это я не верю. Тогда… Откуда же взялся пистолет? Сдается мне, Васька тоже видел его впервые. Да и какой ему расчет подкидывать мне оружие? Тут что-то не так!»
Она взглянула на часы. Половина восьмого. И наконец приняла решение. «Я поеду туда и еще раз поговорю с соседями. Осмотрю дом. Утром, когда приехал Васька, я как следует ничего не разглядела. Искала только Маринку. А потом попросту сбежала оттуда, едва успела одеться. Если ее похитили – должны же быть какие-то следы! Может, она сопротивлялась? Или все-таки умудрилась оставить мне какую-то записку или хотя бы знак? Тогда я просто ничего не успела увидеть… Зато сейчас ничего не пропущу!»
И она отправилась на вокзал.
