– Вот тебе и ну. Смотри: у франков такие тоже есть.
…После молитвы, как обычно, последовала трапеза, а за трапезой настало пустое, бездельное время. По случаю скверной погоды на воздух никто не спешил, ни торговцев, ни визитеров не появилось, и две дюжины изнывающих от безделья здоровых мужчин разгоняли тоску кто во что горазд. Большинство вновь залезло под пледы и плащи. За столом сосредоточенно подъедал остатки завтрака шевалье Теодор Чиворт, флегматичный и добродушный малый, с легкой руки Казакова переименованный в Тедди-Медведя. На другом конце стола человек семь, сгрудившись плотной кучкой, сосредоточенно метали кости. На горке вытертых шкур и пледов устроился Нерио Гонзальконе – третий сын родовитого итальянского вельможи, уникальное существо вроде американского ленивца, способное то сутками обходиться без сна, то беспробудно храпящее с ночи до утра и с утра до вечера, но так или иначе избегающее любой физической работы. Сейчас существо бодрствовало, подбирая на заунывно бренчащей виоле тоскливый мотивчик. Инструмент с опасностью для жизни спасли с «Жемчужины».
Привалившись плечом к холодной стене, подле окна в одиночестве стоял мрачный Хайме, безучастно созерцая далекий горизонт. Его милость Ангерран валялся на лежаке, уложив ноги в потертых сапогах на низкую спинку, и, казалось, спал.
– Тедди! – окликнул Казаков. – Кончил бы ты жрать.
– Се есть гармонии рецепт простой: в счастливые часы, свободные от битвы, я укрепляю тело сытною едой – иль дух креплю горячею молитвой, – продекламировал шевалье, назидательно уставив в потолок обглоданную кость.
– Талант! – восхитился барон де Шательро. – Сам сочинил?!
Тедди помотал головой и показал костью на Нерио. Итальянец в ответ привстал и вежливо поклонился, взяв притом сложный аккорд на струнах виолы.
– Тогда неинтересно, – буркнул Серж, слез со своего лежака и пошел к Хайме.
– Все по-прежнему. Крутятся на месте, ближе не суются, – сказал он, имея в виду корабли. – Ждем- пождем у моря погоды.
Хайме отворотил наконец свой гордый профиль от заоконных далей и обратил внимание на собеседника. Нехороший был взгляд у Транкавеля, прицельный, оценивающий. Казаков моментально пожалел, что полез с беседой. «Вот сейчас скажет: есть, мол, одно дельце, но только между нами, – подумал он. – И проистекут из этого междусобойчика неприятности многие…»
– Серж, – негромко и с оглядкой сказал Хайме. – Нам надо поговорить. Но так, чтоб никто не слышал. Только ты и я, понятно?
Казаков состроил горестную гримасу.
– Так и знал, – вздохнул он. – Прогуляемся на стену? Для вящего уединения?
– Не обязательно. Здесь полно чужих ушей, но большинство слышит лишь самое себя. Просто говори потише.
– Ладно. И что там у тебя… Хотя постой, сам угадаю. Тебе наскучило в здешних гостях. Собираешься уйти не прощаясь?
Хайме задрал бровь и поинтересовался на полном серьезе:
– Умеешь читать чужие мысли?
– Боже упаси, – хмыкнул Серж. – Колдовство, мой юный друг, это твоя привилегия. Мы люди простые, таким тонкостям не обучены… Наша сила в логике. Ну сам подумай: о чем еще могут секретничать двое заключенных?
– И верно, – на губах Транкавеля появилось слабое и мимолетное подобие улыбки. – Но мне нужна твоя помощь. Видишь ли, было бы крайне невежливо уйти одному. Хочу прихватить с собой Беренгарию, но одному мне не справиться. Поможешь?
К чести барона де Шательро, он не только не заорал в голос сакраментальное «Что-о?!», но даже не слишком изменился в лице.
– Ты будешь смеяться, но чего-то в этом роде я и ожидал, – пробормотал он. – Смотрю вот на нашу компанию, цвет, так сказать, крестоносного рыцарства, и все думаю: интересно, хоть кто-нибудь вспомнит, что мы к Беренгарии приставлены не красоты ради, а вроде как королевская охрана? Ведь никто даже не предложил…
– Не в том дело, Серж, – быстро перебил младший Транкавель. – Они не предлагают, потому что не видят беды. Да, думают они, королева Беренгария попала в лапы Комнина, но ведь не по нашей вине, а по прихоти судьбы, благодаря слепому буйству стихии. Что мы могли сделать в виду лимассольской цитадели, на тонущем корабле? Предпочесть, вместе с Беренгарией, героическую гибель позорному плену? Вздор. Даже такой тупица, как Ричард Львиное Сердце, должен это понимать и не станет сильно гневаться на свитских. Деспот Исаак Комнин – темная лошадка, однако не иноверец, не безумец, с ним можно договориться. Значит, никакой серьезной опасности ни нам, ни Беренгарии не грозит. Посидит немного под замком, пока венценосные договариваются об условиях перемирия, и вернется к муженьку с почетом, в целости и сохранности… То есть это они так думают. Но они, боюсь, ошибаются.
– Вообще-то пока все, что я слышу, звучит вполне логично, – вставил Казаков. – Сомневаюсь я, чтобы здешний правитель причинил Беренгарии хоть какой-то вред. А на гнев или милость короля Ричарда лично мне, в сущности, плевать.
– Не советую слишком часто хвалиться последним обстоятельством, – бледно улыбнулся Хайме. – Да, с виду все разумно. Я и сам так думал… до вчерашнего дня. Пока не выступил Оливье со своими речами о «пылком чувстве» и «дьявольском промысле». И вот тогда я заметил… – он невольно покосился на безмятежно дрыхнущего Ангеррана де Фуа. – Ты разве не видел этого? Ты ведь стоял рядом?
– Чего именно? Ухмылку де Фуа? И что в ней особенного? Оливье молол возвышенную чепуху. Старик с ним спорить не стал, но физиономия у него сделалась, верно, ехиднейшая. Так и моя, небось, выглядела ничуть не лучше…
– Не так громко, и обойдемся без имен. Серж, ты, как и все они, только смотришь. А я
Казаков откровенно почесал в затылке. Надо признать, пущенная Транкавелем «пуля» легла в цель отменно точно – Сергею немедленно припомнился и достопамятный допрос, и последующая беседа «по душам» с интриганом-работодателем, и предостережение Гунтера. Но все же, все же…
– Куда-то не туда тебя занесло, по-моему, – сказал он чуть менее уверенно, чем хотелось бы. – При чем тут мой патрон? Он точно так же сидит в обезьян… под замком, как и все мы. Случись что с Беренгарией, будет отвечать наравне со всеми, а то и похлеще. Ну, может, он даже и доволен – например, что мы не потонули в шторме, а находимся в относительной безопасности, почему нет? Или, по-твоему, шторм – тоже его работа? А?
Хайме отвернулся к бойнице, с преувеличенным вниманием разглядывая низкие тучи и пенные барашки на гребнях волн, и долго не отвечал.
– Шторм – вряд ли, – наконец отозвался Транкавель-младший. Непонятно было, шутит он или совершенно серьезен. – На шторм у него силенок не хватит. Зато подкупить шкипера, чтобы привел корабль куда надо – это запросто. Хороший моряк сможет даже в бурю. Ричард еще в Мессине похвалялся, будто шкипер на «Жемчужине» лучший из лучших. Клепки в трюме распустить, чтоб течь была – вообще плевое дело. Я и сам такое умею.
Казаков в сердцах засопел и неслышно матернулся себе под нос. «М-маги, ети их… колдунцы недоделанные…» Как-то вдруг он ощутил, насколько тихо в зале – помимо их голосов, тишину нарушали лишь возгласы игроков в кости да негромкое бренчание виолы Гонзальконе. Ему сразу расхотелось шептаться дальше в присутствии такого количества чужих ушей, хотя бы они, по уверениям Хайме, и слышали исключительно самое себя. Он тронул Транкавеля за плечо.
– Что-то душно тут, не находишь? Пойдем-ка, подышим морским воздухом…
…На крепостной стене морского воздуха было хоть отбавляй, а еще был дождь, шум волн и тревожные крики чаек. Несмотря на холод и сырость, после затхлого «обезьянника» выйти наружу было сущим удовольствием. Кипрские караульные, впрочем, явно были сыты таким удовольствием по горло и
