изрядную порцию едкой кислоты в золотую фольгу пышных словес и элегантно всучить эдакий подарочек верным союзникам. Все присутствующие, не исключая и саму мадам Сибиллу, понимали, что Вечным Городом ей более не править, однако пятнадцать лет на троне не самого спокойного из государств Азии давали рыжей женщине с пронзительным голосом немалые права в собрании. Сибилла, уходя со сцены, не пощадила никого. Ее супругу досталось за нерешительность. Ричарду – за постоянные проволочки. Монферрату – за плетение интриг. Почтенному Барбароссе – за то, что уже который час восседает в углу, не принимая в спорах никакого участия. Тишайшему султану Саладину, имевшему вид интеллигента, угодившего в компанию агрессивных гопников – за арабское происхождение и коварные замыслы.
– Вино у вас тут скверное, – внес свое ценное замечание престарелый император. Серж де Шательро очень бы удивился, узнав, что размышления правителя Великой Римской империи весьма и весьма схожи с его собственными.
«Великое паломничество, великое паломничество… – ворчал про себя старый император. – Шайка разбойников с большой дороги, один ничуть не лучше другого. Ричард, молодой, а тот еще ханжа, строит из себя рыцаря без страха и упрека. Ги, та еще ошибка Господа. Француз вообще сбежал от греха подальше, да не добежал и кормит теперь рыбок на морском дне. С Конрадом можно бы иметь дело, только всегда нужно смотреть, не прячет ли он отравленный клинок в рукаве – наловчился от византийцев юлить словесами. Этот египетский султан вообще не пойми о чем думает, хотя с виду – единственный достойный человек в этом, кхм, высоком собрании. Выгнать бы всех, да выпить с ним из одного кувшина, потолковать за жизнь, может, и сговорились бы, ударили по рукам, чтоб никому было не обидно. Вот мы пришли сюда, никто нас тут не ждал, и что дальше? Войско скоро начнет голодать, войску надо платить, войско должно воевать, иначе оно не войско, а никчемный сброд, готовый переметнуться к любому, кто заплатит больше».
Беседа явно зашла в тупик, перейдя в подсчет имеющихся военных сил и обмен завуалированным – а порой и открытыми – угрозами. Казаков затосковал. В шатре стало душно и дымно, ему хотелось на свежий воздух, в висках настойчиво стучали голоса спорщиков, и Сергею хотелось гаркнуть во весь голос: «Цивилизация смотрит на вас, так уж решайте что-нибудь поскорее!»
Всевидящее око Матери-Церкви в лице молодого кардинала Орсини, ставшего добрым приятелем барона де Шательро после удачной перепродажи Кипра, сочло, что самое время вмешаться. В обычное время мессир Орсини был милейшим человеком, краснобаем и любителем прикончить пару кувшинов темного кипрского, но, если того требовала ситуация, становился католиком похлеще самого Папы Римского.
– Не к лицу будет нам, явившимся в сей благословенный Господом край, начинать угодное ему дело с дрязг и раздоров, – господин кардинал очень удачно вклинился со своей речью между раскатами баса Ричарда и суховатыми, отрывистыми репликами маркграфа Монферратского. – В этот судьбоносный час я, смиренный слуга Божий, молю Господа нашего о ниспослании нам Знака, каковой мы могли бы истолковать как волю Его…
– И сколько мы будем дожидаться этого знака, ваше высокопреосвященство? – рыкнул Львиное Сердце, на миг вышедший из образа «истинного паладина».
– Откуда мне знать, сын мой? – в голосе Орсини немедленно прорезались сварливые нотки. – Я что, сам его подаю?! Я только попросить могу, а остальное все в деснице Господней…
– Когда Аллах создавал время, он создал его достаточно, – негромко, но так, что услышали все присутствующие, заметил молчавший до того египетский султан, говоривший на норманно-франском наречии почти без акцента. И едко добавил: – В конце концов, вы шли сюда почти три года, так что лишний день или десять дней уже ничего не решают.
– Десять дней?.. – взвился англичанин, а Казаков вдруг насторожился. В сплетении привычных звуков – шелест дождя по покатой крыше шатра, непрестанный гул военного лагеря, глухой гром, перекатывающийся в отдалении – вдруг появилось нечто незнакомое. Незнакомое, неуместное в средневековье, но вместе с тем – привычное уху человека будущих времен. Низкое, басовитое гудение с характерным подвыванием, механическое, равномерное…
Барон де Шательро сморгнул и украдкой треснул себя по уху – может, это просто звон в голове от здешней духоты?
Не помогло. Звук не только не пропал, но еще и усилился. А соседи покосились на Сержа с понятным удивлением – с чего это благородный мессир начал лупить себя по голове и изумленно таращиться вокруг?
Гул нарастал, взрезая повседневный гомон огромного лагеря, перекрывая его, превращая в серенький звуковой фон, размашисто перечеркнутый алой полосой приближающегося звука. Он проник во все уши и головы, оборвал разговоры, он заполнил собой весь мир.
Плюнув на писаные и неписанные традиции поведения, Казаков локтями распихал стражу у входа в шатер и вылетел наружу.
В небе над Аккой, на фоне свинцовых грозовых туч, кружила механическая птица.
Барон де Шательро длинно и задумчиво выругался на языке, которого в здешних временах еще не существовало. Рассудок отказывался анализировать увиденное, выкинув табличку с краткой, но емкой надписью «Глюк системы». Кто-то с силой толкнул его в спину, из огромного шатра один за другим выбегали участники исторической встречи.
– Дракон, – выдохнул кто-то рядом с Казаковым. – Помилуй и защити нас, Господи, дракон!
«Ага, – тупо согласился Серж. – Как есть дракон. В натуре».
Над лагерем медленно, но верно нарастал истерический вой ужаса. Зеленый дракон кружил над гаванью, словно бы примериваясь к какой-то, одной ему известной точке. Ударившая с небес молния прочертила рядом с порождением двадцатого века кривой рассыпчатый зигзаг, на мгновение отразившись вспышкой в блестящем колпаке над местом пилота.
Сверху все казалось иным. Ненастоящим, игрушечным. Настоящими было только небо в кипении быстро меняющих конфигурацию облаков, испещренное белыми барашками серое море да изогнувшаяся дугой гавань. Все прочее, включая город на берегу, было просто декорациями. Фальшивый аэродром из бревен и фанеры, с выкрашенными серой и зеленой краской самолетами, созданный исключительно ради того, чтобы отвлечь внимание противника. Через четверть часа все это исчезнет в яркой, ослепительной вспышке пламени, городские кварталы превратятся в дымящиеся руины, ведь здешним зданиям, сшитым на живую нитку, многого не надо. Взрывная волна разметает постройки и людей, и на месте чуть ли не трети Акки останется воронка да пепелище. Эдакое проявление гнева Божьего, огненный перст с небес. И все кончится, раз и навсегда. Не будет никаких нелепых попыток перекроить историю, двойных Вселенных, чужих загадочных планов и заговоров. Не будет Елены с острова Кипр, я вернусь в мир, которого лишился по какой-то чудовищной ошибке. Все пойдет прежним путем. Как там говаривал Серж? «Перепутанные циркуляры не из той папки»? Небесный канцелярист разложит бумаги по надлежащим местам, Лили Марлен под одиноким фонарем дождется своего солдата, кончится война… кончится все.
Беззащитная, испуганно взирающая в небеса Акка проплывала под крыльями пикирующего бомбардировщика. Мерцающая под стеклом искорка смещалась к перекрестью двух тонких шкал, меняя цвет с зеленого на красный.
Он услышал немудрящую песенку вчера, в лагере пилигримов. Не крестоносцев, обычных людей, однажды по зову сердца покинувших свои страны, города и дома, чтобы однажды добраться до стен Иерусалима, увидеть пустую гробницу Сына Божьего и исполнить ведомые только им обеты. Мессир фон Райхерт забрел туда случайно, смутно надеясь разжиться у добрых людей кувшином вина, да запнулся, словно споткнувшись о невидимую веревку. Здешние паломники не выкрикивали нестройным хором псалмов и молитв, в которых по неграмотности путали слова, а сидевший у костра певец был созданием светским до мозга костей и кончиков давно нечищеных ногтей. Сущий юнец, судя по лицу – уроженец Апеннин, с чистым голосом, воспевавший отнюдь не положенные христианам добродетели, но рассказывавший о самых обычных вещах – дорогах, встречах и разлуках, любви и смерти, человеческих утратах и надеждах.
