находить эти самые россыпи самоцветные! Вот и наша якутка такая же – Хозяйка алмазных копей! Эх, жаль, карту мы потеряли! Надо бы место пометить. Ну, авось найдем по памяти! – И он обернулся к девушке: – Ты ж хоть понимаешь, что ты для нас сделала? Что такое ты нам показала?!
Якутка напомнила ему, как он вчера изображал перед ней поиски алмазов, лопоча что-то на своем древнем наречии. Отковырнула мелкий камешек, подставила его под лучи солнца и поцокала своим розовым дразнящим язычком. Потом отдала и этот камешек Левке.
Лев захохотал, отшвырнул мелкий алмаз и впился своими разбитыми губами в ее рот. И было в этом поцелуе столько жара…
На Алексея словно упала пелена… Из самых глубин его существа поднималось нечто неконтролируемое. В ноздри ударил резкий запах земляники, в висках застучали размеренные глухие удары. Глаза превратились в узкие щели, из которых брызнула мутная ярость. Его рассудок будто бы померк. Не соображая, что делает, ослепленный неистовым порывом бешенства, он выхватил нож из тонкой руки девушки. Жалобно звякнули медные браслеты. С чудовищной силой он вонзил кривое широкое лезвие в спину брата по самую рукоять.
– Х-х-а-а! – раздалось его дикое, свирепое рычание. – Х-х-а-а! Х-х-а-а! – В исступлении, в своем буйном умопомешательстве, упиваясь стальной мощью древнего оружия, он снова и снова бил, колол, терзал эту ненавистную плоть, эту геркулесову спину, этого чужого самца, сопровождая каждый удар нечеловеческим вскриком…
И каждая новая рана, которую наносил он в легкие, сердце, почки брата, отдавалась в нем самом яркой вспышкой боли и одновременно захлестывала первобытным восторгом победителя.
…Избавиться от этой боли он пытался много лет. Она отступала, угасала, забывалась. Но никогда не уходила навсегда. Бывало, что она посещала его всего один раз в год, в последний день сентября – день смерти Левки…
Алексей Яковлевич разжал побелевший кулак, потянулся к внутреннему карману своего потертого пиджака, достал оттуда пузырек с сердечными таблетками. Кинул сразу две на язык. Оглянулся в поисках стюардессы и обнаружил, что в карманчике кресла она оставила ему бутылку с минералкой. Запил таблетки, посмотрел на старые часы – подарок от начальства геологоразведочного треста на юбилей. Еще два часа лету… Два часа неизбывной муки воспоминаний…
Он сидел на снегу рядом с трупом, по-турецки поджав под себя ноги и аутично раскачиваясь взад-вперед. Восприятие действительности притупилось, но вместе с тем каждый его нерв дрожал, обнаженный, ободранный непоправимостью случившегося.
Сколько прошло времени? Он не мог оценить. Рассудок вернулся ровно тогда, когда скрытые процессы в подсознании зачистили все следы безумия, постепенно возвращая его к самому себе, бережно выводя из состояния катарсиса. Однако в памяти оставался каждый миг. И подсознание искало причину. Надо было назначить виноватого, чтобы сбросить груз ответственности, чтобы здравый смысл не остался навсегда в темных, первозданных глубинах бытия.
– Удаганка! – наконец прошептал его хриплый голос. Причина была найдена.
Прояснившимися глазами он посмотрел вокруг себя.
– Удаганка! Удаганка! Околдовала, мать ее так! Ума лишила! Что я натворил, что натворил?!
Никакого больше запаха земляники, никакого гортанного голоса. Да и куда же она исчезла, шаманиха эта, чертова девка? Трезвым, оценивающим взглядом он заново увидел все вокруг: разрытый участок с поблескивающими кусками породы, путаные, быстрые, убегающие следы пимов, Левку, уткнувшегося лицом в сугроб. Его куртка как решето была усеяна взрезанными дырами с почернелыми краями запекшейся на морозе крови. Несколько рубиновых капелек брызнули на белый наст, да так и застыли там, как разбросанные драгоценные камни.
Алексей вскочил, схватил себя за черные вихры – в отчаянии, в безысходности. Простоял так несколько минут. «Нинка ж у него, дочка маленькая осталась, а что теперь с Варькой-то будет?! Эх ты, Одесса-мама!» Он упал на колени рядом с братом, перевернул давно уже остывшее тело и бережно очистил от нетающего снега его лицо. В глазах Левки навсегда застыли радость и удивление. Алексей вдруг понял, что брат умер от первого же удара ножом в замирающее от поцелуя сердце, удивившись внезапной боли под лопаткой, пришедшей в момент нежданного открытия алмазных россыпей.
«Это хорошо, – рассудительно, как-то по-старчески подумал он. – Он таки не понял, что умер от руки своего одурманенного брата». Он назвал себя «одурманенным братом», словно бы отстраняясь от той личности, что совершила это преступление. «Прости, Левка, прости! Не я это был… М?рок удаганский… Прощай…» И извечным, миллиарды раз повторенным до него жестом он прикрыл брату глаза.
Затем проверил содержимое карманов его куртки. Достал кусок бечевы с крюками, складной маленький нож, походный блокнот, спички – все переложил к себе. В Левкиной руке был зажат осколок алмаза, подаренного якуткой. Алексей осторожно разогнул мертвые пальцы, вынул драгоценный камень и, вздохнув, положил его в свой внутренний карман, туда, где лежала уже его вторая половинка. Подобрал валяющийся на снегу нож с инкрустированной диковинной рукояткой, которым совершил он страшное братоубийство, и взрыл им еще немного земли, несущей алмазы, отковыривая крупные куски породы. Образцы положил в специальный мешочек, крепившийся к ремню на бедре, который сшила ему для удобства жена. Нож, очистившийся от запекшейся на нем крови, сам не зная зачем, Алексей сунул туда же. Затем достал свой полевой дневник и окостенелыми пальцами, слюнявя химический карандаш, сделал в нем нужные записи и зарисовки местности. Когда геологи будут камералить – обрабатывать результаты экспедиции, он попробует наложить эти зарисовки на карту, может, получится вычислить координаты этого «шаманского озера». Тогда весной на открытое ими месторождение придут люди. Начнут основывать поселок, а может быть, и город. А он, Алексей Журавлев, попросит, чтобы дали ему имя брата.
Но что же делать с телом? Закопать его он не смог бы при всем своем желании – в этих широтах сплошь идет вечная мерзлота. Бросить так? Немыслимо… И чтобы хоть как-то защитить тело брата от диких зверей, он оттащил его к низким соснам, нарезал веток и прикрыл ими труп.
«Сколько геологов без вести пропали… Потерялись в тайге, сгинули в болотах, замерзли насмерть в заснеженных лесах. Вот и новая жертва тайги… Но Левка открыл новый алмазоносный кимберлит! А это не каждому в жизни дано», – думал Алексей, возвращаясь по собственным следам к месту, где была яранга.
Еще издалека он увидел, что якутка снялась со стоянки. Почему-то он так и предполагал. На месте яранги чернело только кострище, припорошенное поземкой, да рядом лежали их с Левкой рюкзаки. В сторону леса уходили следы легких саночек и оленьих копыт… Якутка забрала весь шоколад, а взамен прямо на снегу бросила юколы. Было еще совсем светло, но опять начиналась мокрая метель; он переложил куски породы в рюкзак, перепрятал желтые камни в потайной карман и решил тронуться в обратный путь, правда, без особой надежды дойти…
Каждое событие тех дней Алексей Яковлевич проживал потом сотни раз заново. Только обратный его поход начисто выпал из памяти. Вместе с первым шагом от жуткого того места его словно охватило забытье. Сколько дней, куда и как он шел, как подобрали его эвенки, перегонявшие оленей, как привезли на стоянку геологической партии – все забылось в лихорадочном бреду. Ничего он не помнил, только лишь смутные, обрывчатые картины.
…То месторождение так больше и не нашли. Перечитывали его сбивчивые записи в блокноте, разглядывали куски породы, взвешивали в ладонях извлеченные из нее алмазы, обсуждали, толковали, вычисляли, несколько лет подряд организовывали поиски загадочного шаманского озера, лежащего за двумя сопками, в заброшенном месте… Как будто сгинуло все, пропало, растворилось в непроходимых мерзлых далях. Так же, как и его брат – вышел ночью из палатки, когда Алексей спал, и не вернулся. Звери задрали, или заблудился в пурге, или его одолело внезапное безумие, какое случается с людьми в подобных экстремальных условиях… Редко, но бывает, известны случаи…
С тех пор он научился различать якутские лица, которые раньше казались ему все одинаковыми, и часто вглядывался в молодых якутских девок. Но той, которой он мечтал вернуть нож с широким кривым лезвием и инкрустированной ручкой, никогда не встречал. И только спустя многие годы, в одном из походов, он выкинул нож в Вилюй. В местные народные предания, в шаманство и колдовство он по-прежнему верил слабо, считая, что причиной разыгравшейся тогда трагедии была одурманивающая наркотическая трава, заваренная на смоле, которой потчевала их якутка, да временное обоюдное умопомешательство. Не слушал
