пудрой.
Марголиза на этот раз смолчала – совесть в ней проснулась, что ли? Но дама, похоже, и без рекламы понимала, какой товар чего стоит.
– Триста, – заявила она, не дожидаясь запроса. – Материал неплохой, но запущен. Нет-нет, я сама разбираюсь, не надо. Вижу, где мужчина, а где брюки. И всё о нём прочитала. Меня устраивает, – теперь она обратилась прямо к нему. – Имею магазин. У вас – опыт. Других наследников не будет. Хотя предупреждаю: на здоровье не жалуюсь. И я требовательна. Зато бедствовать не будете. Что касается интимных проблем, то ручаюсь – вы ещё и не знаете, что такое опытная женщина. За хорошее поведение, кстати, буду разрешать измены – если вас на них хватит, – она снова повернулась к Марголизе. – Вашу цену я слышала. Полноте. Пятьсот тайгеров – это сказка, миф, сон в летнюю ночь. Такие деньги просят за престижность, за породу. Если бы у него был титул. Титула нет. Всё своё носит с собой, – она перевела взгляд на скромный чемоданчик. – Нет, триста – это я перехватила. Двести пятьдесят.
– Четыреста пятьдесят, – решительно возразила Марголиза.
– Двести пятьдесят, и ни тэ больше. Хорошо, оплачу бумаги.
– Четыреста, – уступила Марголиза. – Герван, ну подтверди же, что ты стоишь больше четырехсот.
– Молодой человек знает отлично, – сказала дама, – что не стоит и двухсот. Сейчас. Чем вы его кормили? Простоквашей и перловой кашей? Вы заморили его голодом, мадам. Двести пятьдесят – исключительно из жалости к нему.
– Герван! – дрожащим голосом воззвала Марголиза. – Меня оскорбляют, а ты молчишь! Ну Герван!
Герван вздохнул. Может, он и не стал бы вмешиваться, покорился судьбе, но изо рта дамы пахло, как из мусорного контейнера. Это пугало.
– Мадам! – сказал Герван. – Пользуясь своим правом, на основании пункта седьмого Закона, я прекращаю торг.
– То есть? – она, кажется, не поверила. – Вы серьёзно? А последствия вам известны? Вы в своём уме?
– Знаю, – сказал Герван. – И в своём.
– Герван… – тихо проговорила Марголиза.
– Ты попросила, – сказал он. – Я сделал.
– Инспектриса! – зычно воззвала дама. – Тут заявлено о прекращении торга!
Герван расправил плечи.
– Ноги твоей не будет в нашем городе! – крикнула старуха.
Он и без неё знал: прекращение торга мужем карается изгнанием, семья считается сохранённой.
– Так уж получилось, – сказал он Марголизе и усмехнулся, словно извиняясь.
– На какую же мель ты меня посадил! – всхлипнула она.
Мунигарды приближались. Часы на ратуше начали бить и смолкли после восьмого удара. Герван подхватил чемоданчик.
– Пошли, герой, – сказал мунигард, тронув Гервана за плечо. – Что-то много вас нынче. На одной тележке и не увезёшь.
Позади заплакала Марголиза.
Мужиков-отказчиков высадили в сотне километров от города. Оба агракара бесшумно исчезли во мгле. Люди оказались на обширной поляне. Было свежо, пахло водой и ночными цветами.
– Готов спорить, тут река рядом, – сказал Савер Хан. Он положил ладонь на плечо Гервана. – Рад, что и ты не продался. Хочешь глотнуть?
– Давай, – согласился Герван.
– Не повезло нашим супругам, – сказал кто-то рядом. – И без нас, и без денег…
– Вот пускай и подумают, – откликнулся ещё один.
– Да, три года покукуют, – сказал Савер Хан. – А у меня так было заранее задумано. Три года на свободе – это ого-го!
– Ну ладно, а пожрать есть у кого-нибудь? – спросили рядом.
– Есть, да поберечь надо, – сказал Савер Хан. – Сперва хорошо бы разобраться, где мы и что.
– Похоже, близ старой Кровской усадьбы, – сказал один.
– Бывали здесь?
– Да нет. Просто они всегда вывозят к этой усадьбе.
– Ничего, – сказал Савер Хан. – Мужики крепкие, не пропадём. А пока – отдохнуть, что ли? Целый день на ногах, по жаре…
Они разлеглись в траве.
– Звёзды-то! – сказал кто-то. – Я и забыл, какие они.
– Тихо! – сказал Савер Хан. – Слышите? Тсс!..
Они вслушались.
– Соловей! – не веря ушам, сказал Герван. – Бляха-муха! Соловей!
– Я же говорю – река рядом, – сказал Савер. – Часа через три рассветёт – пойдём по течению, куда- нибудь выйдем. Наймёмся в сезонные мужья.
– Да иди ты с рекой! Соловей ещё поёт! Сукины дочки! Значит, нельзя было день назначать! Всё неправильно. Жульё бабы!
– А наплевать, – сказал Савер. – Сегодня хоть дождя не было. Да и кому докажешь?
– Это верно, – сказал кто-то рядом.
– Я и говорю: звёзды, – сказал другой.
– Давай спать, ребята, – сказал Савер Хан. – Только близко не ложиться, не люблю, когда сопят рядом.
– Я тоже, – откликнулся кто-то поодаль.
Всё стихло, кроме соловья. Пахло рекой, и Гервану стало грустно. Свобода – это право быть одному. Свобода всегда приносит печаль.
Хождение сквозь эры
1. Архей
Я родился весной 1929 года. В советской истории этот год получил название «года великого перелома». Для меня он действительно стал таким: всё время меня не было, а тут вдруг оказался.
Шёл двенадцатый год революции. В то время, говоря «Революция», подразумевали Октябрьскую. В отличие от всяких там буржуазных она была социалистической и потому – единственно правильной. Шёл её двенадцатый год, и жизнь казалась людям более фантастической, чем любая литература. Мы жили в ощущении непрерывного развития. И были уверены в великолепии будущего.
Таков был воздух моего детства. Потому что я родился в очень партийной семье. Мои родители воевали на фронтах Гражданской. Интересы страны тесно сплетались с нашими семейными. Все мы верили, что это – наша страна, а не царство Политбюро.
Ко времени моего рождения отец работал председателем Сокольнического райисполкома Москвы, но вскоре был переброшен, как тогда говорилось, на производство (до исполкома он работал директором завода «Красный Богатырь», где начинал рабочим у каландра); вернув на производство, его послали на стажировку в США. Затем в Германию. Через два года, вернувшись, он возглавил строительство Ярославского резино-асбестового комбината (так это предприятие тогда называлось), одной из крупнейших строек того времени. Вскоре публично поспорил со Сталиным, и это сильно повлияло на его дальнейшую карьеру. Правда, строить он продолжал – до поры до времени. Преданный партии, Сталина он очень не любил, прежде всего за то, что тот, по сути, отстранил партию от какого-либо реального участия в жизни страны. Отец помнил времена, когда вопросы решались в партийных низах, и Политбюро считалось с ними.
Мать же работала именно в партийном аппарате – была завсектором в отделе пропаганды и агитации МК партии – Московского обкома, которому тогда подчинялась и Московская городская партийная организация. Последовательно выполняя линию партии, оба они оказались арестованными в 1938 году. Мать всё подписала, уже на первом допросе лишившись зубов, получила пятнадцать лет с последующим вечным поселением, срок отбыла и два года ссылки в Красноярском крае, а уже перед «поздним
