премьера была. С помпой. В Москве еще не показывали?
– Показывали. Такое дерьмо.
– И не говорите. Особенно эта... подруга-то его. Гадалка. В старом фильме такая, можно сказать, бель фам[4].
– Лолобриджида?
– Ну да. А эта... Пигалица. Нет, что ни говори, разучились французы кино делать. Напрочь.
– Французы! А итальянцы? Все разучились. Нет, что ни говори, гибнет европейская культура, Гелюша, гибнет.
– Да уже, считай, погибла. У них же сейчас что на улице, куда ни плюнь, одни черномазые, да исламские братья, что на экране. Деголлевского носа уже, почитай, днем с огнем ни у кого не сыщешь. Если только в провинции. А так одни приплюснутые. И вот с такими вот губищами. Тут, кстати, фильм тоже они один интересный как-то пару лет назад сделали. Про самих себя. Депардье, значит, француз-учитель, в школе чумазых учит, а они над ним издеваются как могут. И смех и грех. Хотя у нас тоже в этом смысле... в Москве вон по рынкам пройдешь, так... – Минаев сделал не очень понятный жест рукой и посмотрел на своего собеседника.
– Н-да... – неопределенно протянул собеседник и тут же задал вопрос: – Кстати, по поводу исламских братьев. Как здесь сейчас обстановка?
– Потише. Немного. Дээстэшники[5] тут пару раз неплохо пошерстили. В Роменвиле человек двадцать алжирцев замели, и ото всех в Чечню ниточка.
– Показуха. К визиту, небось, старались.
– Естественно. Да нет, конечно, все это капля в море. Их тут, Махмудов этих законсервированных, как грязи.
– С вами в этом плане на контакт идут?
– Исламисты? – Минаев, оценив характер паузы, в которой повис его вопрос, сдерживая улыбку, отвел глаза.
Он, в общем-то, довольно неплохо и давно знал шефа, хотя в этой не совсем понятной для него ситуации подобные шутки могли привести и к абсолютно непредсказуемому результату. А с другой стороны, разве есть более надежный индикатор проверки истинного отношения к тебе начальства, как не его реакция на проявленное тобой, пусть даже и не совсем удачно, чувство юмора.
– Исламисты, – выразительно произнес шеф, и по тону его голоса Минаев интуитивно, но очень хорошо почувствовал, что непроизвольно использованный им прием сработал. Нет, похоже, не казнить его приехал Василий Иванович Ахаян, не казнить. А зачем? Ну да об этом после.
– С ДСТ контакт есть, – поспешно и уже серьезным деловитым тоном доложил Гелий Петрович. – Естественно, все строго по официальным каналам. Воробьев уже два раза ходил к ним на совещания.
– Воробьев – это?..
– Офицер безопасности.
– Ну и что?
– Да в основном одна говорильня. Он им – списки боевиков и лиц причастных, они ему – спасибо, будем иметь в виду. Вот, в общем-то, и все. А так... известно, какие у нас с ними контакты. Мы от них, они за нами.
– Н-да. – Ахаян снова повернулся к окну.
Почувствовав новый оттенок паузы, Минаев вдавил кнопку переговорного устройства:
– Ну ты что, сам там на чайнике сидишь, что ли, греешь? Сколько ждать-то можно?
– Иду, – отозвался недовольный голос.
– Иду! – передразнил Минаев и, немного поколебавшись, тоже подошел к окну и встал чуть сзади и сбоку от начальства.
– Ажанов[6], я смотрю, по периметру вдвое больше ходить стало, – нарушил молчание Ахаян.
– А толку, – вздохнул Минаев. – Это ж ежу понятно, куда они зорче смотрят. Нет, за посольство-то я, в общем-то, более-менее спокоен. Тут у нас и забор, и видеокамеры круглые сутки. Для меня «Аэрофлот» – головная боль. Агентство наше, на Елисейских.
– Стекляшка?
– Ну да. Там же толпы народа, с утра до вечера. Идеальнее для теракта места и не придумаешь. И ведь никак не обезопасишь. Хоть замок вешай.
– Да. А рядышком еще и пиццерия. Там сбоку, на пересечении с улицей Мариньян. Если рванет – двойной эффект.
– Ну у вас, Василий Иванович, и память!
– А что ж ты хочешь. Сколько мне по здешним подворотням в свое время полазить пришлось.
– Да время-то сколько прошло.
Тяжелая плотная дверь в кабинет бесшумно распахнулась.
– Разрешите? – Выросший в дверном проеме невысокий подтянутый молодой человек, в строгом темно- коричневом костюме, не дожидаясь ответа, пятясь, уже входил в комнату, осторожно катя за собой из коридора небольшой двухъярусный столик на колесах, на котором стояли две дымящиеся большие «турки», источающие аромат свежесваренного кофе; нарезанные и аккуратно разложенные на тарелках фрукты; какие-то вазочки с печеньями и конфетами, посуда и приборы для предстоящей десертной трапезы.
– Эстет, – кивнул в сторону молодого человека Ахаян, оглядев сервировку передвижной скатерти- самобранки.
– Они у меня тут все... эстеты. – Минаев перевел взгляд на своего помощника: – Да, Вольдемар? – Вольдемар, сдерживая улыбку, опустил глаза на свои модные остроносые туфли. – Ну, ступай с богом. И чтоб часа два никакого беспокойства. У нас тут серьезный разговор.
– Это ты верно угадал, – произнес Ахаян, едва дверь в кабинет затворилась. – Разговор у нас с тобой действительно будет серьезным.
Шумно опустившись в черное кожаное кресло, он, казалось, не обращая никакого внимания на то, как отреагирует на его слова хозяин кабинета, принялся более внимательно рассматривать содержимое вазочек, расположенных на только что привезенном столике.
Хозяин кабинета едва заметно сглотнул слюну, и это было единственное, что хоть как-то могло выдать мгновенно мелькнувшую у него в голове мысль: «Неужели все-таки казнить? А за что?»
Ахаян внезапно поднял на него свои цепкие серые глаза:
– Ты чего, Петрович?
– Ничего. – С бодростью тона, конечно, Петрович немного переборщил, но в целом... Ахаян улыбнулся, правда, только глазами.
Он очень хорошо чувствовал, в каком состоянии сейчас находится бедный Гелий Петрович, уже третий день подряд не находящий себе места и ежесекундно ломающий голову над тем, за каким чертом сюда принесло этого... с позволения сказать... ну не будем уточнять кого... который все чего-то там вынюхивает и толком ничего так и не соизволит объяснить. Но отказать себе в удовольствии лишний раз пощекотать нервы своему подчиненному... – ну это не то чтобы выше сил, но... а зачем? В конце концов, подчиненному это тоже только на пользу. Ну а как еще, интересно, в повседневных условиях должна воспитываться эмоционально-волевая устойчивость разведчика.
– Ну и где твой «Ноблесс оближ»? – поспешил он своим вопросом вернуть Минаева в объективную реальность.
– Какой Ноблесс?
– «Мартель». «Ноближ». Это ж он так расшифровывается.
– Положение обязывает?
– Пресизман[7].
– Надо же, не знал. Ун секунд! – Минаев подошел к шкафу и извлек оттуда бутылку и два пузатых бокала, которые он, с вопросительным видом, показал Ахаяну.
Василий Иванович поморщился:
– Это мы на приемах пижонить будем. Давай наши, граненые.
– Есть, граненые. – Минаев достал два двухсотграммовых, правда, не граненых, а обычных стеклянных
