там есть люди, они об этом знают. Потому и не приходят позировать. Только однажды у меня получился очень странный женский портрет. При всей своей активной некрасивости, эта дама отличалась таким ехидным взглядом и открытой улыбкой, что привела меня просто в восхищение. Впрочем, у людей редко бывают такие лица. Скорее всего, это была гномка. Просто ни до, ни после я не встречалась с дамами этого славного народа, потому, наверное, и не сразу поняла.
И все-таки странно немного, почему несуществующих персонажей я вижу такими живыми и близкими, а самых родных и любимых людей не могу отобразить на бумаге. Но если честно, когда я рисую этих чудиков, я немножко становлюсь ими, знаю о них все, что нужно знать, чтобы не ошибиться и рассказать рисунком правду. Может дело как раз в том, что когда я рисую людей, я очень боюсь в них ошибиться.
Все, малыш. Твой портрет готов. Сейчас отсканирую и закину в сеть. Да, именно так я и поступаю. И почему-то мне кажется, что они этого ждут. А как иначе они могут увидеть, что получилось?
Иногда мне очень хочется с ними поговорить. Наверное, они смогли бы рассказать мне о жизни гораздо больше, чем мне до сих пор удалось узнать. Так мне кажется. Ведь если подумать, сколько лет этому эльфенку? Возможно, должно пройти пару столетий, прежде, чем он станет взрослым. Интересно было бы услышать мнение о многих вещах полуторовекового подростка.
Вервольф был вежлив. Он пришел в человечьей ипостаси и не представился. Но я, почему-то, сразу поняла, кто он. Странный получился рисунок. Черты волка, словно невзначай, проступают из-под человеческих. Но мне нравится. Надеюсь, ему понравится тоже. Мне всегда хочется, чтобы они остались довольны. Я считаю, что я им, в некотором смысле, обязана. Они сами меня выбрали, я так думаю. И я благодарна им за то, что они скрашивают мои одинокие вечера.
Ну что поделать, я так и не научилась просиживать скамеечки у подъезда вместе с соседскими бабушками. Хотя, сама уже дважды бабушка. Правда, говорят, молодая. Это, конечно, приятно и льстит самолюбию, но я-то знаю, сколько мне лет. И пускай новый босс не подозревает, что держит на рабочем месте столь солидную даму, стоит ему заглянуть в мое личное дело, и выяснится, что мой шестой десяток уже перевалил в свою вторую половину. И тогда не избежать мне торжественных проводов на пенсию.
Сама не понимаю, почему так держусь за эту работу, которая даже не доставляет мне удовольствия. Конечно, она дает мне полную финансовую независимость. Того, что я зарабатываю с лихвой хватило бы на безбедное существование семьи из трех человек, и уж тем более одинокой женщине хватает выше крыши. До того, как я туда устроилась, Аня мне помогала. Потом необходимость в этом отпала. Но когда они с Дитрихом поженились, моему зятю пришлось долго объяснять, что минимальная, по его мнению, сумма — в наших реалиях очень солидные деньги. Пока сам у нас не погостил, не поверил. И я точно знаю, что если я по какой-то причине перестану работать, он меня не оставит. Сам все время напоминает, что если я почувствую себя плохо, то должна бросить работу, они с Аней обо всем позаботятся. Но я не представляю себе, что смогу пойти на поводу у его щедрого предложения и засяду в четырех стенках. Наверное, просто привыкла каждый день выходить из дома и чувствовать себя занятой. Это мобилизует.
Хотя, в последнее время я все чаще ловлю себя на мысли, что куда важнее мое творчество, как художника. Для кого? Уж точно но не для дочери и зятя. Для меня самой? Если задуматься, то не так уж редко случаются вечера, когда я и не вспоминаю о своем альбоме, а просто просиживаю с книжкой или смотрю кино. И уж едва ли для миллионов таких же, как я, анонимных бродяг по интернету, от нечего делать рассматривающих картинки. Нет, это чувство значимости того, что я делаю, вовсе не относится к нашему миру. Мои рисунки нужны им, моим гостям и моделям. А я могу лишь благодарить их зато, что они выбрали меня. Не так ли, вервольф? Не ответит. А скорее всего, даже не услышит вопроса. С чего бы? Я ведь не говорю, я просто думаю об этом, пока довожу до конца рисунок.
Вообще, оборотней интересно рисовать. Была одна дама, довольно агрессивная, которая сразу заявилась ко мне в своей второй ипостаси. Потом, правда перекинулась. Или просто я увидела, какой красавицей она должна быть в человеческом обличии. Считается, что труднее всего рисовать лошадей и кошек. Но тогда я в первый и в последний раз нарисовала портрет во весь рост. Уж очень хотелось передать ее пластику горного льва. Видимо, ей понравилась. Она потом привела ко мне своего котенка. Но дети — это ведь совсем другое.
Они очень редко возвращаются. И всегда только для того, чтобы привести кого-то еще. Никогда — чтобы поблагодарить. Может, некоторые демонстрируют свою благодарность тем, что поставляют мне новых 'клиентов'. Но тогда я вижу их мельком, и они не остаются до конца сеанса. А может, я это выдумываю. Просто хочется, чтобы было именно так. Как-то странно думать, что их нет больше нигде, кроме как на моих портретах. Вот я и представляю себе невесть что. А с другой стороны, они все такие разные. Не может быть, чтобы это было только моими выдумками. Я ведь никогда заранее не знаю, кого сегодня увижу на своем мысленном подиуме.
Например, этот вервольф. Он не был совсем уж мальчишкой. Да, молод, да в черной полосе на загривке еще не пробилась седина, но он уже был мужчиной, осознающим не только свою силу, но и ответственность за нее. В его глазах было не только веселье ночной охоты, но и жестокость первой смертельной схватки, и боль первой потери. Может, он пришел ко мне именно потому, что захотел снова почувствовать себя маленьким и беспечным. Что ж, значит, в этот раз я не смогла дать своей модели того, что она искала. Потому что на моем рисунке не видно счастливого, не пуганного жизнью волчонка.
И снова я думаю о том, останется ли он доволен, как будто не смогла ничем помочь этому юноше- оборотню. И мне грустно. Я чего-то не сделала? Не выполнила какой-то долг? Не вникла в глубинный смысл?
Прости меня, вервольф. Я не виновата в том, что ты уже вырос.
Мы любим пятницы. Мы — это я и они. Они знают, что у меня укороченный рабочий день и начинают стучаться в сознание еще до того, как я приду домой. Иногда собирается целая очередь. В другие дни редко появляется больше одного персонажа, а по пятницам — целая толпа. Суббота у меня — очень занятой день, воскресенье они, как правило, игнорируют, а вторая половина пятницы принадлежит им безраздельно.
Сегодня они повалили чуть ли не с утра. Странно как-то. Обычно они деликатны и стараются не мешать мне работать, а тут им словно не терпелось. В другой ситуации я бы отпросилась, сославшись на давление или повышенный сахар, но с новым боссом приходится ходить на цыпочках, и я через силу выстукивала тексты документов. Перед глазами рябило, и все время виделись то смешные, то жутковатые мордочки моих гостей. Под конец Наталья Аристарховна не выдержала моего несчастного вида и велела отправляться домой, пообещав прикрыть грудью от начальства. Но я все же дождалась, пока придет Мариф. Он безропотно перекинул к себе на компьютер мою незаконченную работу и пожелал счастливых выходных.
О моих сослуживцах стоит рассказать отдельно. Наша контора — региональный филиал крупной торговой фирмы, имеющей интересы чуть ли не во всех странах мира. Соответственно ведется обширная переписка с поставщиками и существует необходимость перевода документаций на различные товары. По штату в нашем отделе должно быть, кажется, человек десять, но даже в лучшие времена нас никогда не было больше четырех. А сейчас и вовсе осталось два с половиной.
Раз — это Наталья Аристарховна — мой лучик надежды. Эта царственная дама тридцать лет преподавала в Инъязе восточные языки. Впрочем, она еще в совершенстве владеет французским, а поскольку выучила она его, как я подозреваю, еще в Смольном, то первый кандидат на пенсию, все же, она, а не я. С другой стороны заменить специалиста по европейским языкам намного проще.
Наталья Аристарховна переводит с японского, китайского, корейского и прочих инопланетных языков, а иногда и обратно. Однажды понаблюдав, как она оперирует китайской раскладкой клавиатуры, я поняла, что легче научиться вышивать крестиком. (В жизни рукоделием не занималась!) Хотя, подозреваю, что она и это умеет.
Два — это я. На моей совести всегда были немецкий, голландский, дацкий и финский. Английский, с которым по определению приходилось работать больше всего, мы делили с Аллочкой Сельцовой и Фаридом. Наталья Аристарховна сразу гордо заявила, что по-аглицки не разумеет, и к основной массе работы ручки не прикладывала.
Аллочка переводила с французского, испанского, португальского, греческого и еще какого-то, а Фарид — самый настоящий турок, по непонятным причинам зависший в нашем городишке почти на десятилетие, помимо родного языка владел еще и фарси, и, хрен знает, каким количеством родственных и не очень
