из накопительных чанов, там бьется не меж угольных стержней, а заключена в тонкую паутину из тайного сплава. Во время похода Варсак и его подручные следили за тем, чтобы пища невидимым соратникам поступала в накопительные чаны вовремя и правильно, а медные и железные пластины заменялись по мере истончения. Но кто же теперь заступит на его место?
— Что за работа такая? — спросил я. — Почему глаза прячешь, будто тебя в позорные деревни ссылают?
— Скажешь тоже! — Варсак в сердцах сплюнул. — Меня берут в гоплиты, в Черную фалангу. На днях отбываю в Мемфис.
Я присвистнул. Не ожидал такой прыти от него. Ай да Варсак-простак! Не иначе, как его соплеменники устроили. Работа ему предстоит, что говорить, тяжелая, но если жив останется, то может перейти в касту воинов.
— Так тем более пошли ко мне, а то жена не простит, что прощаться не привел. Отпразднуем…
— Успею еще попрощаться, вот завтра и зайду, а сейчас сил нет, да и несет от меня!
— Я тоже не фиалками пахну!
Мы встали с широких каменных ступеней и пересекли площадь, выйдя к переулку Медников. Уличные фонари уже светили ровным желтым светом. Где-то далеко над морем полыхали зарницы, в их бледных вспышках темными иглами Проступали острые шпили башен — жилищ ночных и дневных соратников.
По дороге Варсак признался, что еще перед нашим походом на мир Воителя он встретил дальнего родственника, тот и познакомил с одним важным лицом из герусии, ну а последний обещал внести его имя в нужный список взамен своего увечного сына. И внес.
— Откуда только у тебя родственники берутся! — воскликнул я. — Ты же недавно говорил, что родных и близких на тысячи стадий вокруг нет!
— Я тоже так думал, а оказалось — есть, — ответил Варсак.
Он мне как-то рассказал о своей родне. Две или три дюжины лет назад почти вся его родня жила в небольшом поселке где-то в Двуречье. Потом всем поселком они переселились аж за край света, а точнее — в Восточную Гиперборею, соблазнившись большими земельными наделами и освобождением от налогов на дюжину дюжин лет. А еще задолго до того на те края упал большой небесный камень. Столичный город Тангас Ка разнесло в пыль. Людей и соратников побило без счета. Переселенцам там живется вольготно, они прижились на новом месте, пустили корни. Повезло им, жребий мог выпасть и на заселяемый мир. Звали Варсака к себе, да только скучно ему в земле ковыряться. В гости однажды съездил. Рассказывал, что леса там густые, дикие, охотиться можно, не рискуя нарваться на укоризненный взгляд блюстителя жизни. Правда, в последние годы беглые чинцы стали пошаливать на дальних границах, были случаи угона оленей, а близ озера Байгабаала чуть до смертоубийств не дошло, менторы вовремя вмешались, вправили мозги…
Варсак родню свою не забывал, но когда моя жена все пытала его, почему родичи ему хорошую девушку не сосватают, отшучивался и говорил, что хороших девушек надо беречь для обстоятельных домоседов, а ему вполне хватает толстозадых шлюх, потому что семейная жизнь для него вроде как ромашка для соратников.
Что ж, теперь, если удача не оставит его, путь в касту воинов ему открыт.
Нос от меня и семейства моего воротить он, конечно, не станет, да только у него новые знакомые появятся, к тому же гоплиты редко покидают свои лагеря.
Проводив меня до перекрестка Трех Фонтанов, Варсак махнул рукой, прощаясь, и свернул вниз, к большим коробкам многоярусных домов для бессемейных и малоимущих, откуда доносилась разудалая музыка вперемешку с женским визгом и хохотом. Он шел, не оборачиваясь, и вскоре исчез в темной аллее. А я поспешил к своему дому.
Как славно после тяжелой работы упасть в свое любимое сиденье и откинуться головой на мягкую подушку, расшитую желтыми и пурпурными цветами. Жена подносит охлажденное питье, Бубастис трется о ноги и мурчит, что твой двигатель, сыновья скачут вокруг и требуют подарков, а из кухни плывет аромат шипящего на вертеле большого куска рощеного мяса, нашпигованного солеными каперсами да основательно натертого чесноком и базиликом… Я представил себе, как ворчит, расставляя посуду, старая Нефер, которая прислуживала еще моему отцу и отцу моего отца, как вносят блюда с овощами и крепко наперченным рыбным супом, в животе у меня заурчало, и я прибавил ходу.
Миновав фонтаны, я подошел к ограде моего дома. Окна второго яруса темны, значит, дети спят, а в людской горит, как положено, свет. Мне по средствам иметь привратника, но чин не позволяет. Если через пару лет, к сорока годам выслужусь до кибернейоса группы, тогда можно будет держать и привратника, и носильщиков. По мне — сидел бы дома да жирок нагуливал — только домоседу чинов не видать. А значит, и дом плохонький полагается в Старых Микенах, далеко от моря, прислуги никакой — разве каких увечных выделят, а стоящую изымут, даром что кое-кто в семье нашей вырос. Не для того мои служилые предки горбатились, чтобы я на ветер пустил достояние рода!
Неладное я заподозрил, обнаружив, что двери не заперты. Быстро прошел в гостиную залу и увидел в слабом свете уличного фонаря, что дом мой пуст! Пропал большой дубовый стол, исчезли скамьи, крытые Цветными покрывалами, а там, где стояло мое любимое кресло, — темная плешь каменных плит… Пропало все: вазы с цветами и стойки с праздничной посудой, светильники в углах и ковры на стенах, — словно ловкие воры пробрались в дом и не спеша очистили его до голых стен, забрав даже подушку Бубастиса. Страх обуял меня, когда я подумал о жене моей, благонравой Феано, и о детях. Но только я направился к спальням, как из арки, ведущей во внутренние покои, появились какие-то люди. В руках одного из незваных гостей был светильник, и я разглядел шитый золотыми нитями знак паутины на головной повязке. Не знаю, что меня напугало больше — внезапное опустошение моего жилья или неожиданное появление служителей Дома Лахезис…
В лунном свете мраморная колоннада выглядела зловеще, словно огромные свечи из белого сала подпирали ребристый потолок, грозящий смять их своей тяжестью, раздавить, размазать по полу. Меня торопливо влекли мимо высокой стены, с двух сторон учтиво, но крепко придерживая за локти. Впереди шел высокий чинец, тот самый, чья головная повязка ввергла меня в ужас. Я не знал за собой проступков, требующих к моей не столь значительной особе внимания таких высоких лиц, озабоченных безопасностью Троады. Возможно, недоразумение или навет, но и тени сомнения хватит, чтобы меня раздавили, как свечу.
Колоннада вела к многоярусной башне на скале Сераписа. Говорят, в ясную погоду из ее верхних смотровых щелей можно разглядеть африканские берега. Вряд ли служители Высокого Дома предаются столь бесполезному занятию. Их долг всматриваться в сердца людей и пресекать дурное, непотребное, злое… Но сердце мое чисто, ни в чем я не повинен, твердил я себе и гнал прочь шальную мысль вырваться, проскочить сквозь темный боковой проем к берегу и уйти вплавь. Это была плохая мысль — ночью со скал можно совершить прыжок только к праотцам. Да и угловатая тень соратника, мелькнувшая в боковом проходе, подсказала мне, что выбраться отсюда без дозволения никому не удастся.
Решетчатый подъемник скрипел и дергался. Наверно, двигатели здесь старые или плохо отлаженные, да и шкивы смазать не мешает, тросы визжат…
Меня ввели в большую комнату, ярко освещенную мертвенным сиянием новых светильников. Старец в оранжевой тоге, восседавший на высоком стуле за круглым столом, заваленном бумагами и свитками, поднял глаза и вялым движением пальца отослал служителей. Указал мне на скамью напротив, а когда я опустился на нее, спросил тихо:
— Таркос, сын Эвтимена, назовешь ли сам причины, которые привели тебя к нам?
Я хотел сказать, что привели меня сюда не причины, а здоровенные служители, но смолчал. Хоть не было на нем знаков службы и лицо у него было доброе, мои шутки ему могли не понравиться. Да и хотел бы я посмотреть на того смельчака, кто осмелится здесь балагурить.
Выждав немного, старец опять спросил:
— Поклоняешься ли ты Будде всеблагому, а может, Сыну Гончара, что вылепил человека из глины? Ходишь ли ты в храм Митры или на капища иных богов?
— Нелегко мне ответить на твои вопросы, достойнейший, — ответил я учтиво сводя ладони. — Судьба жены моей и детей больше волнует меня в столь позднее время, нежели вопросы веры. А что касается богов, то отец мой кадил Гефесту-кузнецу, покровителю нашего рода.
