Дерзостью было большой, согласитесь, дразнить государя, —
Вам повредит это больше, чем вы легкомысленно мните
«Вот уж нисколько! — ответил пройдоха. — Сказать вам по правде,-
В жизни пробиться вперед — искусство особое. Разве
Святость, как в монастыре, соблюдешь тут? Знаете сами:
Медом начнешь торговать, придется облизывать пальцы.
Лямпе меня искушал, — он повсюду прыгал, носился,
Все мельтешил пред глазами, жирный такой, аппетитный …
И пренебрег я гуманностью. Много добра не желал я
Бэллину также. Они — страстотерпцы, а я себе грешник.
Кстати, каждый из них был достаточно груб, неотесан,
Глуп и туп. И чтоб я разводил церемонии с ними?
Это уже не по мне! Ведь сам я, с отчаянным риском
Спасшись от петли, хотел, хоть к чему-нибудь их приспособить, —
Дело не шло. И хотя я согласен, что каждый обязан
Ближнего чтить и любить, но таких ни любить не умею,
Ни уважать. А мертвец, говорили вы, мертв, — и давайте
Поговорим о другом… Наступило тяжелое время.
Что это в мире творится? Хотя мы и пикнуть не смеем,
Видим, однакоже, многое да про себя и смекаем.
Грабить умеет король не хуже других[40], как известно:
Что не захватит он сам, оставит медведю иль волку.
Он-де имеет права! И ведь никого не найдется,
Кто бы сказал ему правду! Настолько глубоко проникло
Зло! Духовник, капеллан … но молчат и они! Почему же?
Тоже не промахи: глядь — и завел себе лишнюю ряску.
Сунься-ка с жалобой! Ах, с одинаковой пользою можешь
Воздух ловить! Убьешь только время напрасно. Искал бы
Прибыльней дела. Что было, то сплыло! И то, что однажды
Отнято сильными мира, к тебе не вернется. А жалоб
Тоже не любят: они под конец докучать начинают.
Лев — государь наш. И все, что себе оторвать он намерен,
Рвет он по-львиному. Нас он, презренных, считает своими —
Ну и, конечно, все наше тоже своим он считает.
Что вам, племянник, сказать? Августейший король уважает
Тех исключительно, кто с приношеньем приходят и пляшут
Под королевскую дудку. Ах, это так очевидно!
Ну, а что волк и медведь в совете опять заправляют,
Многих испортит: воруют и грабят они, а — в фаворе.
Все это видят, молчат, — ведь каждый о том же мечтает.
Четверо-пятеро там наберется вельмож, царедворцев,
Что к государю всех ближе и взысканы больше всех прочих.
Если такой горемыка, как Рейнеке, стянет курчонка,
Все на него ополчатся, на розыски бросятся, схватят,
Приговорят его гласно и единогласно все к смерти.
Вешают мелких воришек, похитчикам крупным — раздолье:
Правь как угодно страной, захватывай замки, поместья!
идите ль, друг мой, на все это глядя и соображая,
Начал игру я вести точно так же и думаю часто:
Это, как видно, законно, коль так большинство поступает.
Правда, совесть иной раз проснется, напомнит о божьем
Гневе, о страшном суде и наводит на мысль о кончине:
Взыщется там за малейшую мелочь, добытую кривдой.
Тут начинаю впадать я в раскаянье, но ненадолго.
Стоит ли быть безупречным? Время такое, что даже
Самые лучшие от пересудов толпы не спасутся.
Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит —
И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.
В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется, —
Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.
Только дурное у них на уме — в разговорах и в песнях.
Хоть о своих господах и похвального тоже немало
Знают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.
Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,
Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненный
Буйным желаньем, способен править судьбою вселенной.
Ты бы жену и детей содержать научился в порядке,
Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достоянья
Будут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.
Как же исправить мир, если каждый себе позволяет
Все, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?
Так мы всё глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:
Сплетни, ложь, оговоры, предательство и лжеприсяга,
И воровство, и грабеж, и разбой— лишь об этом и слышишь.
Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.
Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца —
Каждый беспечно ответит: «Аи, да уж если б настолько
Тяжек и страшен был грех, как эти ученые вечно
Всюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».
Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянам
Уподобляются, созданным для подражанья, поскольку
Мышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.
Право! Лицам духовным вести надлежит себя лучше.
Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку.
А ведь они же у нас на глазах творят, что угодно,
Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто
Поражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:
Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,
Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.
Вот по ту сторону Альп — у попов там особая мода:
Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также
Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,
Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,
Трудятся много и детям дают положение в свете.
Те забывают, откуда произошли они сами,
Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,
Как родовитая знать, и до гроба уверены будут
В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили
