— Но зачем?
Тот сделал длинный печальный выдох. Сукис раздраженно спрыгнула с его колен на плиты пола и двинулась к кухне, надеясь поймать там мышь.
— А разве есть время для ограбления гробницы, лучшее, чем то, когда меджаи спят? Разве может быть для этого ночь лучше, чем та, в которую луна не освещает Великое Место?
Семеркет подумал и сказал:
— Здесь делают кожу бога… Пока Хонс прячет свое лицо.
Квар посмотрел на него:
— Что вы говорите?
— Именно это и сказал мне мальчик в Великом Месте, помнишь? Царевич, которого, если верить твоим словам, не существует. Он говорил, что там делают золото, когда нет луны.
Меджай покачал головой:
— Это все-таки не имеет смысла. Ты можешь выкопать золото. Расплющить его. Превратить в пыль, если захочешь. Но ты не можешь его сделать. — Потом он резко вдохнул в темноте. — Но можно его переплавить…
Семеркет непонимающе помотал головой.
— Давным-давно, — быстро объяснил Квар, — несколько могил в Месте Красоты были ограблены. Ворам не пришлось трогать печати на дверях гробниц — они прокопали ходы с поверхности прямо в могилы цариц, а потом все подожгли. Когда пламя погасло, все, что им оставалось сделать, это собрать лужицы расплавленного золота из-под пепла. Так мы их и поймали — когда они плавили в кувшинах самые большие куски.
Семеркет вспомнил о черепках разбитого горшка, завернутых в его плащ, — о почерневших черепках, рассыпанных у огня, вспомнил золотой узор в их трещинах. Он думал, что это некая надпись или орнамент, но если Квар прав, узор мог означать нечто более зловещее.
— Мы решили, что каждой ночью один из нас, меджаев, не будет есть, — говорил между тем Квар. — Он поднимет тревогу, если увидит, как кто-то подозрительный входит в Великое Место. Очевидно, за всем этим стоит кто-то из жителей деревни.
— Кто?
Нубиец покачал головой. Несколько минут они молча размышляли. Потом меджай заговорил.
— Вообще-то я пришел сюда затем, чтобы спросить — можете ли ты сделать так, чтобы человек, о котором вы упоминали, начал обыскивать базары в поисках царских сокровищ?
— Да.
— Хорошо, — проговорил Квар и двинулся к двери, чтобы выйти на окутанную ночыо улицу. — И, Семеркет, будьте осторожны с тем, что вы едите. Вашу еду тоже готовят на здешних кухнях. Меджаи сошлись на том, что осталось всего ничего, чтобы заставить нас уснуть навеки, а не только на несколько ночей.
Чиновник почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.
— И еще одно… — Квар вдруг заколебался и снова вздохнул, прежде чем продолжать. — Нам снятся львы. Всем нам.
Он бесшумно закрыл за собой дверь.
Снеферу поднял глаза от горшечного колеса. Семеркет заслонял ему свет, стоя в дверях с тяжелым свертком. Потом положил сверток на землю.
Как и многие другие мастера, горшечник работал в самодельной деревянной мастерской у северных ворот деревни. Отсюда было недалеко до цистерны, куда ослики привозили в деревню дневной рацион воды, и это избавляло Снеферу от необходимости таскать тяжелые кувшины от другой бочки, стоявшей возле его дома.
Горшечник замедлил вращение колеса и выжал мокрую губку над наполовину слепленной чашей, которая крутилась на колесе. Он по опыту знал, что визиты Семеркета всегда длинные и нелегкие и что лучше не дать чаше высохнуть.
— Семеркет, добрый друг, — Снеферу попытался заговорить жизнерадостным тоном, — зачем вы сюда пришли? Решили, что это я убил Хетефру?
Чиновник, фыркнув, развязал концы шерстяной ткани и перевернул сверток. На землю кучей высыпались почерневшие черепки, которые он нашел в заброшенном лагере в Великом Месте.
— Я разбил горшок, который принадлежал Хетефре.
— Хетефре? Не припомню, чтобы у нее был такой…
— Ты сможешь его починить? Я не хочу оскорбить ее дух.
Снеферу кивнул:
— Если все куски здесь, тогда я смогу починить его для вас.
— Я подумал, что лучше принести горшок тебе, поскольку ты, вероятно, его и сделал?
Если бы горшечник ответил утвердительно, Семеркет бы понял, что лагерь разбил кто-то из жителей деревни, что костер не был разведен столетия назад.
Но Снеферу покачал головой:
— Может быть, когда горшок снова будет целым, я смогу ответить на этот вопрос.
— А когда он будет готов?
— Здесь так много черепков, а я так занят собственными делами. У меня ведь нет помощников, знаете ли…
— Так когда?
— Через несколько недель.
Семеркет вынул из пояса золото и положил на стол.
— Я дам еще столько же, если ты сможешь починить быстрее.
Но горшечник просто оставил золотое кольцо лежать там, где оно лежало, даже на него не взглянув.
— Я сделаю это, когда смогу, друг Семеркет, — ответил он. — Я уже сказал.
И он снова завертел гончарное колесо.
Когда Семеркет оставил лавку, горшечник положил золото на ладонь и презрительно фыркнул.
На другой стороне реки, в Восточных Фивах, дым жертвенного огня поднимался к небу из храма Сехмет, шелковисто свиваясь и становясь жидким черным пятном. Было раннее утро, храмовые огни пылали, алкая первые жертвы.
Жена Ненри, Меритра, ждала с краю толпы паломников, сжимая мятый кусок папируса. Она нервно переминалась с ноги на ногу, и при каждом ее движении ее бесчисленные браслеты звенели. Она нашла глазами своего дядю, господина старшего жреца Ироя, который молча молился Сехмет.
Все расступились, когда к алтарю повели первого быка. Животное послушно зашагало по лестнице туда, где его ждали Ирой и жрецы. Там бык потряс головой, показывая, что желает принять смерть. Меритра знала, что это старый трюк — жрецы налили быку в уши святой воды.
Сразу же после того, как один из жрецов оглушил быка ударом молота по черепу, ее дядя проворно вспорол ему горло большим бронзовым ножом. Бык упал на колени, конвульсивно опорожнив кишечник на алтарь, дымящаяся кровь залила руки Ироя. Соленый железистый запах крови и едкий запах дерьма коснулся ноздрей его племянницы.
Ирой у алтаря зачерпнул руками кровь и испятнал ею одеяние богини. Покрасневшая ткань облепила груди Сехмет, обрисовав наготу божества.
Солнце заблестело на беломраморном алтаре, залив храм ярким слепящим светом и на мгновение ошеломив Меритру. Она почувствовала, что теряет сознание. Перед ее глазами задрожали шелковистые гало, пронзительная музыка, которую играли на флейтах жрецы, странно отдавалась в голове. Женщина молча ждала, пока Ирой осыплет мертвого быка зажаренным ячменем, как предписывала традиция. Опытные помощники жреца начали свежевать тушу, потом отрубили ляжки сверкающими серебряными топорами.
Жирные бедренные кости протянули верховному жрецу, тот положил их в жертвенный огонь, и кости,
