исследовать склеп Хетефры. Отказ Панеба отвечать на вопросы — и то, что он несколько дней подряд приходил в усыпальницу своей тети — разбудили в чиновнике подозрительность.
Как только десятник скрылся из виду, Семеркет быстро прошел под колоннами во двор гробницы. Он принес незажженный факел, но, к его удивлению, Панеб оставил свой факел гореть в склепе внизу.
— Эй… — крикнул Семеркет он в шахту.
Может, кто-нибудь был там. Но никто не ответил, и тогда он быстро нырнул в шахту и спустился по лестнице. Несколько ступенек — и Семеркет очутился в новой комнате, сделанной Панебом и его командой. Стены были раскрашены яркой охрой, с особенным золотистым оттенком, который словно бы светился. Когда глаза чиновника привыкли к свету факела, он рассмотрел роспись на стенах. Положил факел и кремень и просто молча смотрел.
Хотя Хетефра прожила всю жизнь в пустыне, строители гробниц позаботились о том, чтобы ее загробная жизнь проходила среди зелени нарисованных сикомор и акаций, пальм, чьи ветви отягощали финики, и изгибов виноградных лоз, росших на перемычках дверей.
Дознаватель будто перенесся в иной мир — он знал, что именно ради этого и возводились гробницы. Так Панеб и застал Семеркета — зачарованно взирающим на роспись.
Низкий голос десятника заставил чиновника подпрыгнуть.
— Вот как! — сказал Панеб.
Он возвышался в дверном проеме, перекрыв путь к бегству и подозрительно глядя на чужака. Губы его вытянулись в топкую линию.
— Люди, которые приходят сюда незваными, обычно плохо кончают. — Панеб шагнул вперед.
Семеркет выдавил улыбку:
— Да. Кажется, я всю жизнь оказываюсь там, где не должен оказываться — полагаю, таков риск моей службы.
— Мне плевать на твою службу, — произнес Панеб.
Он медленно поставил на плиты пола кувшин с вином, руки его сжались в кулаки.
— Приношу извинения, — торопливо проговорил Семеркет. — Я должен был уйти, как только понял, что тебя здесь нет. Просто… — он недоговорил.
Панеб склонил голову к плечу.
Семеркет обвел жестом гробницу:
— Просто это так красиво.
Его язык снова прилип к нёбу, и он сделал еще один беспомощный жест, чтобы показать, как сильно его все впечатлило.
Когда Панеб заговорил, голос его звучал не слишком внятно.
— Думаете, она была бы довольна?
Семеркет кивнул. Он понял — десятник пьян. Выражение лица Панеба слегка смягчилось, он налил в чашу вина и протянул чиновнику.
Тот печально покачал головой.
— Не хочу тебя обидеть, но выпить я не могу.
— У вас проблемы с вином? У меня тоже однажды так было.
— И как ты с этим справился?
— Я решил, что у всех остальных тоже есть проблемы, и что я в полном порядке.
Семеркета такой ответ застал врасплох, и он громко рассмеялся. К его смеху присоединился низкий рокочущий смех Панеба. Потом оба замолчали и стали рассматривать друг друга в новом приступе подозрительности.
— Это случилось из-за женщины? — спросил Панеб, выпив. — Так обычно и бывает.
— Да, — нехотя ответил Семеркет. — Из-за моей жены.
— И что же случилось? Она умерла?
— Нет. Она оставила меня, потому что я не смог дать ей детей, которых она хотела.
Панеб сочувственно посмотрел на Семеркета.
— И я тоже начал пить, когда меня оставила жена. Она сказала, что я ложусь со слишком многими женщинами. А ведь я ее предупреждал, когда мы вместе разбили кувшин: если женишься на змее, не жди, что она сможет летать.
— А если и сможет, то недолго, — ответил чиновник.
На этот раз засмеялся Панеб. Он сделал еще один глоток и обнял Семеркета за плечи.
— Поскольку ты оценил нашу здешнюю работу, дай мне показать тебе еще кое-что. Это может тебе понравиться.
Панеб потащил Семеркета к дальней стене. На ее поверхности было нарисовано в несколько рядов множество маленьких фигурок, каждая — всего в несколько дюймов высотой.
— Смотри внимательно, — велел десятник.
Уставившись на крошечных людей, Семеркет вздрогнул, поняв, что это — искусно нарисованные жители деревни. В углу самая красивая фигурка изображала женщину, играющую на арфе.
— Ой, это же Ханро! — сказал впечатленный Семеркет. — Похожа, как две капли воды!
— Что ж, — подмигнув с грязным намеком, невнятно проговорил Панеб, — мы, мужчины, знаем ее в другом обличье, а? У нас здесь рассказывают историю о том, что Ханро в интимные места укусил москит — и теперь у нее там вечный зуд. — Его вульгарный пьяный смех гулко отдался под сводом, но десятник замолчал, увидев серьезное выражение лица Семеркета. — В чем дело? Дуешься?
— Она — замужняя женщина, Панеб.
Десятник налил себе еще вина.
— Не говори, что сам с ней еще не лег!
— Не лег.
— Тогда ты — единственный мужчина в деревне, который этого пока не сделал!
Панеб пристальней всмотрелся в Семеркета, слегка покачиваясь.
— Скажи… Тебя и вправду не интересуют такие разговоры, а?
— Я думал, мы могли бы поговорить о том, кто, по-твоему, убил твою тетю. Я уже выяснил мнение всех жителей деревни, кроме твоего.
Десятник уставился на него.
— Это был чужестранец, — хрипло сказал он. И спустя мгновение добавил, пытаясь сфокусировать взгляд:
— Или бродяга.
— Панеб…
— Чужестранец или бродяга.
Десятник навис над Семеркетом, яростно сжав зубы. Чиновник понял, что через несколько мгновений Панеб или снова набросится на него, или потеряет сознание. Но вдруг выражение лица десятника изменилось — в голову ему пришла новая мысль, и он горячо подался к Семеркету.
— Знаешь, если тебе нравится здешняя работа, дай-ка я покажу тебе кое-что действительно искусное!
Панеб потащил дознавателя вверх по лестнице, потом — прочь с кладбища, в деревню и, наконец, приволок к своему дому. Там десятник первым делом налил себе еще вина из кувшина, который хранил в кладовой. После, прижав палец к губам и подмигнув, поманил Семеркета в спальню. Покопавшись в сундуке, Панеб вытащил из-под каких-то кож алебастровый сосуд-канопу.
— Посмотри на это! — Панеб благоговейно протянул предмет Семеркету, и тот взял сосуд для хранения внутренностей умерших.
Хозяин дома, шатаясь, пошел искать свечу, потому что к тому времени солнце уже скрылось за холмом, в доме было темно. Панеб с трудом разжег свечу, его толстые пальцы неловко обращались с кремнем. Огонь занялся, свеча вспыхнула.
Сосуд был увенчан бюстом Имсети, человекоголового сына бога Гора, защищающего обработанные внутренности усопших. Известно, что все четверо сыновей Гора охраняли покой мертвых — Имсети, псоглавый Хапи, Дуамутеф — шакал и Кебехсенуф — сокола.
И снова Семеркет подивился тонкости и изяществу работы. Иероглифы были инкрустированы золотом,
