Семеркет подождал, пока Панеб не начал снова ровно дышать. Хотя дознаватель предпочел бы задержаться подольше и выяснить, что же спрятано под хламом в подвале, он не мог найти кремень, чтобы снова зажечь свечу. Чиновник проклял себя за скудоумие, поняв, что оставил кремень в гробнице Хетефры. Он с трудом сумел добраться до лестницы по темному подвалу и вылез наружу.
Потом Семеркет бесшумно выскользнул из дома Панеба на темную улицу. Сукис мягко бежала рядом с ним.
Похороны Хетефры состоялись в середине зимы. Как только саркофаг оказался в виду деревни — его тянул на повозке белый бык из храма Диамет, — деревенские женщины начали пронзительно завывать. Их жуткие крики отдавались эхом от стен ущелья. Когда катафалк приблизился, Семеркет увидел, что в глаза быку бросили перец, чтобы заставить животное плакать.
Позади профессиональных плакальщиц, которые выли и рвали па себе волосы, стояли старейшины и их семьи — спокойные, с сухими глазами. Однако Панеб плакал, не таясь. Многие в толпе подходили, чтобы обнять его за плечи и прошептать на ухо слова утешения. Он казался глухим к этим речам, слезы потоком катились по его щекам, и десятник мог только с несчастным видом смотреть на ярко раскрашенный саркофаг своей тетушки.
Ханро стояла рядом с Неферхотепом, вытирая покрасневшие глаза. В кои-то веки сутулый писец стоял, выпрямившись. Но он не пролил ни слезинки, лицо его осталось неподвижным. Кхепура стояла по другую руку от него.
Семеркет вгляделся в лицо старосты женщин, пытаясь прочесть, что на нем написано. Какие бы чувства та ни испытывала, это не было скорбью. Глаза ее рыскали по сторонам, она дергала и мяла свой парик, нервно пытаясь поправить его. Как только женщина посмотрела в глаза Семеркету, тот сразу понял, что именно она чувствует — страх.
По знаку жреца повозку подтащили к воротам кладбища. Несколько жителей деревни ринулись вперед, чтобы поднять гроб на плечи. Добравшись до внутреннего дворика гробницы Хетефры, они поставили ее саркофаг у двери склепа, под маленькой кирпичной пирамидой, чтобы жрица словно стала гостьей на собственных похоронах.
Потом люди выступили вперед с подношениями — корзинами лука, чей резкий запах напомнит Хетефре в следующей жизни, как надо дышать, плоскими ковригами хлеба, кувшинами вина и меда, гирляндами сладко пахнущих цветов. Сама царица Тийя прислала красивое кресло из позолочеиного дерева. Взяв специальный рычажок из металла, выплавленного из упавшего метеорита, жрец приблизился к саркофагу, чтобы выполнить ритуал открывания рта Хетефры. Теперь она сможет снова дышать и говорить, и Панеб выступил вперед, чтобы произнести положенные по обряду слова, поскольку был самым близким из ныне живущих родственников покойной.
— Да останешься ты навеки рядом с Осирисом, Хетефра, — сказал он хрипло, — в полях Иару, в Доме Вечности, который мы сделали для тебя.
Потом обратился к богу загробного мира:
— Осирис, который создал нас, сделай так, чтобы ее лицо снова ярко сияло, подними ее руки и наполни ее грудь своим дыханием.
После этого снова обратился к покойной:
— Открой глаза, Хетефра. Открой глаза.
Голос Панеба прервался, оп не смог продолжить. На его место шагнула Ханро и проговорила заключительную молитву:
— В мире, Хетефра — да покоишься ты вечно в мире среди других праведных.
Раньше, в тот же самый день, на главной улице кладбища была выкопана огромная яма. Слуги наполнили ее мерцающими углями, и теперь яма жарко сияла. Быка принесли в жертву, освежевали, разделали, выпотрошили и насадили на вертел.
Тризна длилась долго, за полночь. Наконец, гроб Хетефры поместили в склеп вместе с могильными принадлежностями, положив на деревянную кровать рядом с саркофагами ее мужа и маленького сына.
И вот тогда Семеркет стал свидетелем странного события. Издавая натужные крики, мужчины деревни вкатили во внешний двор гробницы огромный каменный круг — тот, что Семеркет видел в мастерской Рамоса — и старательно поместили перед дверью гробницы. Круг вписался так идеально, что в зазоры нельзя было бы просунуть даже лист папируса.
Семеркет в замешательстве осмотрелся по сторонам. В других гробницах двери не были заперты подобным образом. Этого удостоилась только гробница Хетефры.
Чиновник заметил, что на скале за его спиной примостилась Сукис.
«Бедная кошка, — подумал Семеркет. — Знает ли она, что ее хозяйка находится внутри гробницы?»
Он потянулся к ней, чтобы взять на руки, но Сукис шарахнулась прочь и перепрыгнула на другой камень, повыше. Кошка уставилась сверкающими глазами на строителей гробниц, которые продолжали пировать в ночи.
Стоя в мастерской горшечника Снеферу, Семеркет в который раз требовательно спрашивал, когда тот сможет склеить куски разбитого горшка, найденного в «призрачном» лагере. Снеферу извинялся, говоря, что из-за своей обычной работы не смог этим заняться.
— У тебя, похоже, уходит много времени, чтобы выполнить простую задачу, — заметил Семеркет, едва в силах скрыть свое раздражение.
— Может, отнесешь черепки в другое место? — с надеждой спросил гончар.
— Нет, нет, — покачал головой чиновник и отвел глаза.
Внезапно мимо навеса пробежали дети, направляясь к северным воротам, за ними — группа взбудораженных взрослых. Семеркет повернулся, чтобы проводить их взглядом, и услышал звуки далеких рожков внизу в долине. Снеферу встал из-за гончарного колеса и присоединился к чиновнику возле мастерской. Неуместная веселая улыбка осветила лицо горшечника.
— Что?.. — начал было Семеркет, но гончар уже исчез, присоединившись к толпе, радостно кричащей у деревенских ворог.
И вновь Семеркет услышал звуки рогов, на этот раз ближе, и голоса строителей гробниц зазвучали еще более возбужденно.
Чиновник стоял с краю толпы и смотрел, как пять колесниц несется по дороге к деревне. Огромные облака пыли клубились у их колес. Лошадей прекраснее, Семеркет вряд ли видел: маленькие, рыжие, они летели над камнями и песком, как птицы, ноги их мелькали, размывшись в стремительном движении. Несмотря на крутой подъем, колесничие гнали во весь опор — их, казалось, не заботило, что лошади в любой момент могут оступиться и рухнуть с крутого склона.
Но лошади не оступились, и строители гробниц продолжали радостно кричать: они знали, что это захватывающее зрелище устроено ради них.
Когда колесницы подлетели ближе, Семеркет увидел, что ведущий колесничий носит нагрудник из перекрывающихся золотых дисков, а голова его увенчана плетеной кожаной короной. Его спутники тоже были в богатом облачении, хотя и не столь великолепном.
Кхепура протиснулась через толпу и очутилась за спиной Семеркета, вытянув шею, чтобы взглянуть на колесничих. Чиновник схватил ее за толстую руку.
— Отпустите меня, вы, безумец! Это царевич Пентаура!
Кхепура рывком высвободила руку и поспешила вперед.
Семеркет знал этого сына фараона, его знали все фиванцы. Пентаура был первенцем царицы Тийи, которая благоразумно оставалась в тени. Зато ее старший сын был видной фигурой в южной столице. Царевич возглавлял свой собственный элитный отряд колесниц. Его воинов часто можно было видеть в праздничные дни, когда они демонстрировали чудеса ловкости и геройства перед толпой, стреляя по мишеням, кидая копья друг в друга в инсценированной битве и прыгая с колесницы на колесницу. Фиванцы обожали Пентаура больше, чем всех других членов царской семьи — потому что он был южанином, его мать более царственна, чем сам фараон, а царский сын красив, словно бог.
