маленький алебастровый ларец, стоящий на полу. — Как только рассветет, я отправлюсь на другой берег реки, в восточный город. Я хотела попросить вас помочь мне найти там дом, где меня не смогут найти. Иначе меня заставят вернуться.
— Ханро…
— Если вы не поможете мне, я не знаю, что делать. Мне больше некого просить.
Слова сорвались с его языка прежде, чем он успел подумать:
— Да, я тебе помогу.
Ханро удивленно посмотрела на него.
— Вы поможете? Правда?
Семеркет кивнул. Все очень просто — она была единственным человеком, к которому он ощущал близость. Но не это было главным. «Почему она не должна получить от жизни то, что хочет?» — спросил ои себя.
Чиновник увидел, какой огонь загорелся в ее глазах, когда Ханро услышала его ответ. Губы ее приоткрылись, она наклонилась к нему так близко, что Семеркет мог чувствовать ее тепло. Когда она наклонила голову, губы их встретились, а дыхание смешалось. Он застонал, пытаясь отодвинуться, но обнаружил, что это ему не под силу.
Внезапно он услышал все те же мягкие шаги, что раздавались и на улице за его спиной, только теперь они звучали под дверыо. Быстро повернув голову, он уставился в темноту. Сукис вдруг ощетинилась, выгнув спину и прижав уши к голове. Семеркет приложил палец к губам, предупреждая Ханро, чтобы та молчала, на цыпочках подошел к дверям и прислушался. Теперь он больше не боялся, потому что шаги были явно человеческими — и распахнул дверь.
Конечно, следовало догадаться, кто там стоит.
— Что ты здесь делаешь, Кхепура? — громко спросил Семеркет.
Староста женщин несколько минут разевала рот, как рыба на берегу.
— Ночью я слышала в доме Хетефры какой-то шум, — наконец сказала она, словно защищаясь. — Я должна была убедиться, здесь ли она.
Семеркет знал, что его пытаются навести на мысль, будто Кхепура пришла сюда, чтобы посмотреть на тень Хетефры. Но куда более вероятным было другое (учитывая способность толстухи вынюхивать такие вещи): она знала — в доме находится Ханро.
— Ее тут нет, — Семеркет, как и староста, не уточнил, кого именно имеет в виду, а его черные глаза скрывала темнота.
— Я думала, что слышала не только ваш голос, — невинно сказала Кхепура. — Вы один?
Она наклонила голову, чтобы заглянуть мимо него в дом. Семеркет быстро заступил ей дорогу. За своей спиной он услышал тихие звуки — это Ханро вернулась в кухню в дальнем конце дома.
Кхепура тоже услышала их.
— Не один, — ответил он.
— О?
— Со мной кошка.
— О?
Она сально улыбнулась:
— Доброй ночи, Семеркет.
Этими безобидными словами Кхепура каким-то образом дата понять, что за дверью находится целая пропасть разврата.
Семеркет с отвращением отшатнулся от нее, и тут толстуха заметила алебастровый ларец, который принесла Ханро — он стоял на плитках пола, переливаясь в свете звезд. Кхепура, без сомнения, его узнала, и ее многозначительная улыбка стала шире, как будто все подозрения подтвердились. Тихо хихикая себе под нос, она повернулась и пошла обратно по улице. Чиновник подумал, что для такой дородной женщины она движется с уверенной грацией, хотя и со слоновьей.
Семеркет снова запер дверь и присоединился к Ханро. Он заметил, что Сукис теперь успокоилась, но все равно ведет себя чутко и настороженно.
— Она знает, что ты тут, — сказал он Ханро.
— И что с того? Послезавтра я буду свободна!
— Она увидела на полу твой ларец с драгоценностями.
На лице Ханро сразу отразилась паника, она побежала в гостиную и подобрала маленькую шкатулку, прижав ее к груди, как Найя прижимала младенца. Потом лицо ее стало диким.
— Свинья! Я ее ненавижу! Я ухожу отсюда — в том числе, из-за нее. Вечно шпионит за мной и клевещет!
— Ты должна это спрятать, — сказал Семеркет. — Можешь оставить ящик тут, если хочешь.
Он увидел промелькнувшее в ее глазах недоверие. Ханро еще крепче вцепилась в ларец.
— Н-нет. В моем доме есть место, где я могу их держать. За расшатанным кирпичом. Только я одна знаю этот тайник.
Потом в ее голосе снова зазвучало мурлыканье. Она начала рассказывать, какой дом она хочет заиметь в Восточных Фивах для себя и Семеркета.
— А когда ты вернешься домой, то ляжешь на нашу кровать, и я буду массировать твои ноги, а соседи будут благоразумно прятаться за воротами.
Он удивился.
— Ханро, — неловко начал Семеркет, отчаяние снова начало сковывать его язык. — Когда я сказал, что помогу тебе, я не имел в виду… Я хотел сказать только… Мне не везет на женщин, это ужасный риск. Все кончится только тем, что ты меня проклянешь.
Ханро лишь уверенно улыбнулась и сунула алебастровый ларец ему под нос, как будто один вид сокровищ мог унять любые его протесты. Она приподняла крышку, и, увидев содержимое, Семеркет и вправду лишился дара речи.
Перед ним был царские драгоценности, которые они с Кваром искали, те, что тщетно разыскивал по базарам Ненри. Кольца, браслеты, амулеты смешались в ларце, радужная смесь цветов, ярко блестевшая даже в темноте.
Только по одной работе Семеркет опознал бы в них царские украшения. Но о еще большем говорили иероглифы, сделанные золотом и серебром на слоновой кости и электре. Каждая надпись заявляла, что это принадлежит фараонам и их сыновьям из далекого прошлого, чьи имена были столь же легендарны, как имена богов.
Пораженный и зачарованный, чиновник взял драгоценное сердце-скарабея и высоко поднял, чтобы прочитать при слабом свете звезд надпись на нем. Имя женщины-фараона Хатшепсут смотрело на него с золотого брюшка. Он торопливо начал брать другие украшения. Картуши с именами Тутмоса, Аменхотепа, Нефертари блеснули один за другим. Но самым проклятым было имя царицы Таусерт, написанное на великолепном золотом браслете рубиновыми кабошонами — то было самое крупное украшение из имущества Ханро. Семеркет однажды уже видел нечто подобное: браслет в точности подходил к кольцу-серьге, которую они с Кваром нашли в пепле костра в Великом Месте.
— Ханро! — выдохнул он.
— Я ведь получу за них высокую цену, Семеркет? Они хорошего качества, верно?
— Где ты их взяла?
Женщина упорно не встречалась с ним глазами.
— Я уже сказала — от мужчин. Главным образом, от тех, которые работают в гробнице. Я заставляла их давать мне драгоценности за… За то, что я для них делала. Ты ведь не собираешься ревновать, правда? Я всегда была с тобой честна насчет этого. Но с послезавтрашнего дня я больше никогда…
— Вот это — кто это тебе дал?
Он поднял усыпанный рубинами браслет королевы Таусерт.
— Панеб.
— А это?
— Кольцо из ляписа? Думаю, это Аафат.
— А это? — спросил он, держа золотую пектораль и сердоликовую фигурку богини-змеи
