братом царицы Тийи, Семеркет не сомневался, что он тоже входит в число заговорщиков. Вспомнилась встреча с градоправителями этим утром: у Паверо был странно виноватый вид, когда его застали за оживленной беседой с его соперником Пасером.
И тут Семеркета осенило: бурлящая ненависть градоначальников друг к другу была притворной. Их вражда — не более чем попытка отвлечь внимание от их общей цели — увидеть на троне сына царицы Тийи.
«Если Пасеру пообещали пост министра, то какова же будет награда Паверо за участие в заговоре?» — подумал Семеркет. Как родной дядя Пентаура, он наверняка станет первым среди советников молодого царя, превосходящим рангом любого министра. К тому же, вероятно, будет возвышен до звания кровного царевича.
Семеркет содрогнулся, вспомнив, чья кровь течет в его жилах — Паверо был таким же потомком проклятых Аменмеса и Таусерт, как и Тийя.
Чиновник понял, что царица и ее брат, скорее всего, давно уже планировали поделить между собой власть над державой. Сын Тайи Пентаура, увлеченный своими фаворитами и приветствиями толпы, легко согласится снять со своих плеч самые обременительные обязанности правителя, оставив управление матери и дяде. Семеркет уже мысленно видел страну, которой правят брат и сестра, видел невежество и высокомерие — главное следствие такого правления.
«Как они будут наслаждаться этим, — подумал он, — когда все царство будет перед ними пресмыкаться и убеждать, что законные наследники снова держат плеть и посох в своих запятнанных кровыо руках».
Откинув занавеску на двери, Семеркет вошел в служебную комнату градоправителя. В комнате было темно, единственным источником света служило маленькое отверстие в высокой каменной крыше. Чиновник углубился в этот сумрак, пристально оглядываясь — не задержался ли тут кто-нибудь. Но ему продолжало везти: комната была пустой. Редкий для страны шторм привлек внимание всех и каждого.
Семеркет быстро пересек комнату и подошел к столам, заваленным папирусом. Просмотрев их, он увидел, что все эти документы не имеют отношения к предательскому заговору — это лишь судебные тяжбы, списки добра, доставленного в Диамет в качестве дани, записи налогов и тому подобное.
«Если обличающие документы существуют, — подумал он, — то где градоправитель их прячет?»
По стенам тянулись ряды полок, в каждом их каменном отделении лежало несколько свитков. Семеркет быстро просмотрел кожаные таблички, но ни одна их них не говорила о том, что в свитке содержится нечто большее, чем списки и расписания вроде тех, что он нашел на столе.
Семеркет заметил дверь в дальнем конце комнаты, едва различимую в темноте. Открыв ее, он обнаружил нечто похожее на святилище. Там были собраны изображения богов и богинь, каждое — в собственной маленькой нише. Перед ними оставили гореть священное пламя, благодаря которому в комнате было тепло и светло. В конце концов, Паверо был знаменит своим религиозным пылом и нарочитой набожностью.
Семеркета это не впечатлило. Паверо был просто одним из тех преступников, что рядят свои грехи в пышные одежды набожности. Он уже повернулся, чтобы уйти, но, шагнув в дверь, задел ногой что-то, отлетевшее на другой конец комнаты. Это «что-то» слегка отскочило от стены, и дознаватель, посмотрев в ту сторону, увидел валяющиеся на полу пять-шесть смятых свитков папируса.
Он с любопытством опустился на колени, чтобы их рассмотреть.
«Земля опустошена», — прочитал он, расправив бумагу. Он узнал почерк. Паверо написал эти слова, к тому же недавно, потому что в углу комнаты лежали несколько все еще влажных тростниковых перьев и горшочек с чернилами, а рядом — чистые, аккуратно уложенные свитки.
Многие слова в бумагах были зачеркнуты, а другие переписаны, как будто Паверо усиленно искал нужные выражения.
«Небеса ожесточились против фараона, и боги протянули руки к другому…»
Семеркет выдохнул. Вот истинное доказательство предательства!
Его сердце быстро билось, когда он развернул другие клочки папируса — все это были наброски какого-то большого документа. Хотя он читал фразы не по порядку, выхватывая их с разных кусков, можно было извлечь смысл из всего документа в целом: «Боги протянули руки великому царевичу Пентаура, обойдя тех, кто следовал перед ним…»
Дыхание Семеркета прервалось: Паверо пытался оправдать свержение фараона, выдав это за приказ богов.
«Как это должно быть удобно, — с горечью подумал Семеркет, — так легко распознавать волю небес».
«Теперь мы должны напрячь наши руки для того, чтобы вырвать страну из власти нарушителя. Он и его любимцы разлетятся, как синицы и воробьи перед соколом. Мы вернем золото, серебро и бронзу державы, которые он водрузил у ног своей азиатской шлюхи…»
— Азиатской шлюхи, — вслух прошептал Семеркет, ощутив в этих словах холодное влияние царицы Тийи.
Преданность фараона его северной жене-хананеянке, царице Исис, была выбрана ее южной соперницей, как оправдание восстания. Из этого Семеркет сделал вывод, что письмо, вероятно, предназначалось главам южных семей. Он видел, насколько искусно Паверо и Тийя играли на старых предубеждениях против былых колоний. И — какое лицемерие! — пока брат с сестрой обвиняли фараона в расточении богатств державы на его чужестранку-жену, сами они грабили гробницы царственных мертвых, не щадя даже могил собственных предков.
«Все боги и богини посетили своих оракулов, — прочитал Семеркет в другом скомканном куске папируса, — и изъявили свою волю: соберите народ! Разожгите враждебность, чтобы поднять восстание против своего господина! Объявите о наступлении в державе новой зари!»
Последние куски папируса оказались списком, в который входило примерно пятьдесят имен, с методичными примечаниями Пасера. Семеркет не мог утверждать наверняка, перечислены ли в этом списке заговорщики, но это было вполне вероятно. Имена были выстроены по рангу, от полководцев до смотрителей казначейства, от царских чародеев до хранителя фараонова котла. В списке имелись даже имена двух библиотекарей Дома Правды — Мессуи и сутулого маленького Мааджи. Судя по примечаниям рядом с их должностями, им было поручено вернуть запрещенные колдовские свитки, спрятанные в Доме Правды. Семеркет больше, чем кто-либо, мог представить, какой вред царица собиралась причинить заклинаниями, содержащимися в этих книгах.
Однако большинство имен принадлежали маленьким людям — дворецким, поварам, писцам, трудившимся в храме Диамет.
При первом просмотре Семеркет пренебрег было ими, выкинув из головы, но потом понял — хотя они не знаменитые и не могущественные люди, зато, вероятно, самые опасные из списка заговорщиков. Это «мыши», крошки, которые обладали свойством быть невидимыми, могли приходить во дворец и уходить из него в любое время, не будучи замеченными. По всей вероятности, они тайком доставляли письма адресатам.
Прочитав список второй раз, Семеркет начал улавливать еще одну особенность, которую сперва не заметил. В пометках рядом с именами Паверо периодически указывал, что такой-то и такой-то человек является братом «Хасор, царской жены второго ранга» или же отцом или дядей «Ипет, царской жены четвертого ранга» и так далее. Вообще-то термин «царская жена» так часто встречался в списке, что Семеркет внезапно понял: если это и вправду список заговорщиков, затвор, должно быть, вызрел в самом гареме фараона!
Тогда ясно, что не только Тийя, но и все южанки из числа жен фараона стоят за этим заговором. Семеркет внезапно почувствовал прикосновение вод лагуны, вспомнив, что сказала Тийя, когда он прятался под ее лодкой… Что же она сказала… «Я буду ждать фараона в гареме…»
Правда врезалась в него, как топор: убийца властителя совершит покушение в том месте, где меньше всего стали бы искать, куда не осмеливалась пройти даже личная стража правителя. Львица снова изготовилась к прыжку. Однако на этот раз ее добычей станет орел.
Семеркет расстроено потряс головой. Он знал, что удивляться не следует — в конце концов, уже происходило нечто похожее. Бабка Тийи, Таусерт, убила своего мужа, — и по той же самой причине.
