заду ложкой…» — я понял, что он нашел кассету с записями семинара по сакральной лексике.
— Это учебный материал! — крикнул я, но было уже поздно — из диктофона неслось:
— Мальчик ковырялся в заду ложкой и выронил её. Никто не видел. Он поднял ложку и положил на стол. Пришел отец и спросил: «Кто ложку ронял-уронил?» — «Я», — ответил мальчик. «Спасибо, что правду сказал. А ложку можешь сунуть обратно в задницу!»
— Ой, мама, учебный материал! Это кто ж вас такому учит? — засмеялся капитан, что-то подхрюкнул сержант, улыбнулся Витя, а полковник серьезно сформулировал:
— А это они так хорошо шпионов готовят… Чтобы те на народном языке говорить с людьми могли.
Смех смолк. Все вдруг как-то притихли от этого ответа. Что, он правда думает, что я — какой-то Бонд из фонда?
— Это не я, это Толстой… Толстый… — путался я. — Какой там шпион? Мы на семинаре всякие худые слова туда вписывали… Нет, вписовывали…
— Шучу. Вторая тоже класс, — и полковник щелкнул кнопкой: — Белки жили на деревьях, целый день дрочили-подрачивали и были всегда веселы, а волк жил на земле, в лесу, и был всегда голоден и зол. Вот один раз спросил он у белок, почему они всегда веселы, а ему всегда скучно. «Мы, белки, с утра до вечера дрочим-подрочим, масло масляное себе делаем, другим не мешаем, потому мы всегда веселы, а ты, волк, всех только норовишь со злобой выебать, вот оттого тебе всегда скучно», — объясняли белки…
Уже смеялись в голос:
— И на баб не надо тратиться…
— Кот Василий облизывал свои яйца…
Полковник, взглянув на часы, подмигивал:
— А что, чем не поэт?
Под шумок я поинтересовался, как правильно назвать человека, который мастурбирует, и получил разные ответы, опять убедившие меня в приоритете русских суффиксов:
— Дрочильщик, дрочило!
— Дрочун, дрочунок!
— Дроченька, дрочилка…
— А дрочулька или дрочара можно? — спрашивал я, на что полковник разрешил говорить, как мне нравится, и объявил: — А третья сказка — про собаку и волка!
Капитан Жирновский пробормотал:
— А, ну про нас, ментов и бандюков… — и потянулся к печенью, но Майсурадзе строго сказал:
— Диета, товарищ! — и капитан отдернул толстую руку, только растерянно взглянул на еле видные из-под складок жира часы:
— Так ить ведь пьем… закуси нет… обеда время…
— Это коньяк, не горилка, его салом не закусывают… Слушайте! — Он щелкнул клавишей: — Один худой-прехудой волк ходил-похаживал около деревни и встретил самую что ни на есть наижирнейшую собаку. Он спросил у собаки: «Скажи, собака-слабака, откуда вы корм берёте?» — «Нам люди дают». — «Наверно, ваша служба у людей трудна?» — «Нет, наша служба не трудна, нам нужно ночами по двору хаживать-похаживать». — «А, я сейчас бы в вашу службу пошел — ходил бы похаживал, только бы кормили!» — «Что ж, иди, — сказала собака, — я скажу хозяину, чтобы он и тебя кормил-подкармливал…» Волк пошел с собакой к людям служить. Они уже входили-вошли во двор, как волк вдруг увидел, что у собаки на заднице шерсть вся стёрлась. Он сказал: «А это у тебя, жирная тварь, отчего?» — «Да так», — ответила собака. «Да что так?» — «Да так, по ночам хозяин спускается во двор и нещадно ебёт-заёбывает меня до первых куриц-петухов…» — «Ну так прощай, подлая шлюха, — сказал волк, — не пойду я с тобой к людям. Пускай не так жирен буду я, да не ёбан!»
— О-хо-хо! Кто это у нас и жирен, и ёбан? Да-да, жирен, толст и ебён? Вы, случайно, такого не знаете? — начал полковник, другие подхватили и стали поглядывать на капитана, тот сконфуженно отфыркивался, а я, подстегнутый коньяком и общим весельем, предложил им прочитать на память еще одну басню, про девочку Катю, у которой две руки и две ноги, но только один рот, но полковник начал разливать остаток:
— Ехать надо! — не обращая внимания на ворчанье сержанта из угла.
— Да куда ему ехать? — Капитан посмотрел на сержанта: — Давай я вас отвезу.
— Я и слепой ездить могу, и с закрытыми глазами, а вы вот и за руль не залезете — живот мешает… — окрысился сержант на капитана, который, чтобы сгладить ссору, начал рассказывать, со слов знакомого опера, что в соседнем районе китайцы где-то купили (или получили за долги) русскую девушку, спрятали в подвал, полгода трахали оптом и в розницу, а потом, когда она сифилисом заболела, на мелкие кусочки разрезали, замариновали и в рестораны пустили, навроде утки…
Полковник покрутил рукой у виска:
— Мы обедать идем — а ты такие глупые гадости рассказываешь!.. Хотя бы при иностранце постыдился… жёлтые утки распускать…
— Фредя? Да он уже вроде как свой… — начал отдуваться капитан. — Да я что… И не сплетни — дело открыто. Старлей Можайцев ведёт, кусочки на ДНК посланы…
Молчавший Витя сделал какое-то движение, корректно спросив:
— Мы свободны, господин полковник? — на что получил ответ:
— Да, все свободны. Прошу, ваш диктофон, геноссе Фредя, ваша харахура…
— Кто? Хурахари? — не понял я. Но где-то я уже слышал это слово!
— Мелочи всякие.
Я радостно распихал всё по карманам (не забыв украдкой вставить чистую кассету в диктофон) и спросил опять:
— А паспорт?
— Не беспокойтесь. Всё будет. Слово офицера! Сашок, пошёл умыл лицо, зубы как-нибудь почистил… там паста есть… Только не моей щеткой! — А я подумал, как он по-братски обращается с помощниками — мыслимо ли, чтобы немецкий служащий так заботился о подчиненных?.. Нет, у наших носы всегда задраны… Недаром дедушка Людвиг всегда говорил: «Die Deutschen sind Titelsuchtig und Machtsuchtig»[27]… А здесь по-простому…
Сержант пропал за дверцей, а мы начали собираться.
— Ну, пошли!
Капитан, разлаписто ступая мятыми ногами в растянутых кроссовках, первым вынес кое-как из кабинета свое брюхо. За ним проскользнул Витя и спиралеобразно ушел в глубь коридора. Полковник, выпустив сержанта, вытиравшего на ходу руки серым платком, запер кабинет и приказал:
— Вы идите по черной, я пойду по главной, мне как раз на перерыв пора, пусть видят… И паспорт захвачу, если готов, — а капитану погрозил подвижным пальцем: — Если, хозик, еще один пельмень в твоей пасти увижу — берегись! Все зубы вырву! Харакири сделаю!
— Да ить, товарищ полковник, который месяц уже…
Но полковник сменил тон:
— Хотя ты прав, у нас в Грузии говорят, что хинкали надо есть так, чтоб последний был еще во рту, а на первом ты бы уже сидел…
Это вызвало оживление, уважительные хеки капитана:
— Хик… Хикнали — это вещь! Куда там пельмешкам… Хикнали — самый смак… Вот кислая мужужа тоже хороша, вы нас научили… на похмелье… — (А я думал, что за японские корни опять — «хин-ка-ли», «жу-жу-жа»?)
Полковник ушел по коридору, а мы долго спускались по чёрной лестнице под охи и ахи капитана, ругавшего эту лестницу («хуже каторги, проклятая»), и под бормотание сержанта, что полковник сегодня в хорошем настроении.
— Почему тогда паспорт не дает? Не дал?
— Кто его знает. Может, куда на прописку отдал. Или на контроль, — предположил он, придерживая дверь перед брюхом капитана и выпуская его наружу, где тот сразу уковылял к лавочке и уселся рядом с двумя женщинами, которые, с сумками на коленях, напряженно чего-то ждали, поглядывая на дверь
