Одну из мастериц звали Суом, и она отличалась от других рабынь: волосы у нее были прямые и светлые, а не черные и курчавые, и она была рослой и красивой. Суом еще не рожала, и казалось, что она блюдет себя и у нее в жизни есть мечта, несмотря на то что она всего лишь рабыня. Она словно не слышала грубых слов и смеха, которые неслись ей вслед, когда с гордо поднятой головой она проходила мимо кузниц и бочарен. Суом была одной из любимых рабынь Сигрид, и они вдвоем часто сидели в прядильнях, придумывая все новые узоры. Суом застенчиво и испуганно сказала нет, когда Сигрид однажды спросила ее, не хочет ли она окреститься и взять христианское имя Белый Ангел. Больше Сигрид не спрашивала об этом, но все время удивлялась тому, как язычница может ткать такие красивые узоры с изображением соборов, адского огня, сияющего Храма Божьего и воинов Христовых, побеждающих темные силы.
Магнус некоторое время пребывал в раздражении от тех хлопот, которые принесла с собой суровая зима. Он ведь не мог работать в мастерских, а глубокий снег делал господскую охоту невозможной. Вдруг Магнус начал проявлять интерес к гобеленам, и Сигрид стала порой замечать его следы на снегу перед прядильней. Она также обратила внимание на то, что Суом часто вздрагивала, словно от страха, когда она входила.
В конце концов Сигрид прямо и строго спросила об их отношениях. Сначала Суом упорно и чересчур настойчиво все отрицала, но потом закрыла руками лицо и зарыдала.
Сигрид утешила ее и осторожно погладила по спине, оценивая ситуацию. Если бы Суом была свободной женщиной, то Магнус оказался бы повинен в супружеской измене. Но об этом не могло быть и речи. Если господин хотел залезть на свою рабыню, он мог свободно это сделать. И нетрудно было понять, что Суом представляла искушение не только для всех рабов, но и для свободных мужчин. Кроме того, частично Сигрид должна была винить в этом и себя, и она прекрасно это понимала. Она часто отказывалась, когда Магнус хотел исполнить свои супружеские обязанности, причину своего отказа знала только она и никогда не смогла бы ему ее объяснить. Она больше не хотела детей, не хотела ставить на карту жизнь между болью и смертью.
И теперь ей пришлось за это заплатить. Если бы развлечения Магнуса зашли слишком далеко, если бы начались смешки и сплетни, то пришлось бы предложить ему немного ограничить себя. Но пока нужно только проявлять дружелюбие к Суом, чтобы та поняла, что госпожа не станет ее ревнивой соперницей, от чего в прежние времена страдали многие рабыни. Сигрид с дрожью вспоминала рассказ о том, как какая-то женщина из рода ее матери, она давно забыла кто, приказала целиком зажарить свою соперницу-рабыню на вертеле и подала ее супругу на ужин, после чего желание изменять исчезло у мужа навсегда.
Однако скоро по Арнесу пошел слух, что на эту спесивую Суом уже залезли и что нечего ей ходить так надменно и неприступно, как будто она девственница. Это развязывало рабам языки, и под конец посыпались непристойные предложения, что Суом нужно попробовать настоящего мужика, быка, который обойдется без церемоний и околичностей и перейдет прямо к делу. Вокруг несчастной Суом словно возник ореол похоти. Несчастье неотвратимо приближалось.
Но для мальчиков, Эскиля и Арна, суровая зима была прекрасным временем. Их учитель, послушник Эрленд из Варнхема, вернулся в монастырь незадолго до Рождества, и теперь, несмотря на то что уже близилась Страстная неделя, не мог пробиться через снега обратно в Арнес. Поскольку время, которое мальчики должны были проводить, сидя уткнувшись носом в латинские тексты о философии и о святом Бернарде, теперь стало свободным, они посвящали все дни зимним играм и мальчишеским забавам. Самым веселым считалось наловить живых мышей в амбаре, а потом пустить их в поварню к рабыням и, визжа от хохота, убегать оттуда, в то время как крики, сильные удары и звуки падения свидетельствовали о том, что там происходило.
Однажды они пробрались в оружейную, взяли два старых круглых щита и с ними направились к настилу на второй этаж длинного дома, по которому в конце лета завозили сено. Мальчики сели на щиты и покатились вниз, как две маленькие выдры. Их громкий счастливый смех привлек к себе внимание, и, когда их отец пришел и увидел, что они делают с оружием взрослых, он так их отшлепал, что они побежали жаловаться к матери в ткацкую.
Но это маленькое огорчение скоро забылось. Раб Сварте, заметив находчивость мальчиков, направился в столярню и, найдя несколько подходящих досок, сколотил их так, что получились сани. Потом он распарил одну из коротких сторон саней, осторожно выгнул ее вперед, как на передней части железных полозьев, и пропустил кожаный ремень, вроде вожжей на повозке, так что скоро забавы на горке снова продолжались под крики и смех ребят.
Когда дети Сварте увидели, что он сделал для сыновей хозяина, они потребовали сделать и для них то же самое. Сварте возразил, что между детьми рабов и господами есть разница, и тогда на него напустилась Сут, после чего он оставался в плотницкой целый день. Правда, санки для своих ребятишек он сделал не такими красивыми.
Сначала Магнус огорчился, увидев, как его сыновья играют и кувыркаются в снегу с детьми рабов. Он считал, что так не должно быть. Эскиль и Арн должны воспитываться как владельцы рабов, а не как их товарищи по играм.
Сигрид же считала, что дети есть дети и что различия во взрослой жизни скажутся на них, когда они станут немного постарше. Кроме того, у них ведь сейчас не было латыни.
Разумеется, произнося последнее, она улыбнулась своей двусмысленной улыбкой. То, что мальчики обязаны выучить латынь, было так же очевидно для нее, как непонятно для Магнуса. Она считала, что этому языку принадлежит будущее. Он же полагал, что эти знания нужны только монахам и священникам и что в Ледесе можно успешно торговать, используя обычный язык, даже если иногда приходится изворачиваться и повторять по нескольку раз. Ну да ладно, когда послушник наконец притащится из Варнхема, чтобы возобновить уроки с мальчиками, обществу рабов будет положен конец.
Но зима не хотела выпускать Арнес из своих объятий. Более веселой поры у Эскиля и Арна не было, потому что теперь оказалось, что они могут проводить с детьми рабов все больше и больше времени. Они построили снежную крепость, и Эскиль и Арн по очереди защищали ее, в то время как другой должен был брать крепость штурмом, при этом у каждого было одинаковое количество рабов. В руках у Арна и Эскиля были маленькие деревянные мечи, а остальным приходилось довольствоваться снежками, поскольку они были рабами и не могли носить оружие. Несколько раз проливались слезы, и появилось несколько синяков.
Они помогали Колю, сыну Сварте, ловить живых мышей, которых Сварте потом использовал в ловушках для горностаев. Горностаевые шкурки ценились очень дорого, за четыре шкурки можно было купить раба.
Когда в окрестностях Арнеса появились волки, Сварте вынес отходы из коптильни и положил их возле одного из дальних сеновалов, чтобы в лунную безветренную ночь устроить охоту на волка.
Эскиль, солгав, заверил Сварте — а Арн усиленно кивал в подтверждение, — что их отец сказал, будто они могут присутствовать ночью при охоте, сидя тихо, как мыши. У Сварте на этот счет были сомнения, но он не решался пойти и спросить господина Магнуса о том, лгут ли его дети.
Когда устанавливалась подходящая погода, Эскиль и Арн удирали ночью из дома с толстыми овечьими шкурами под мышкой, чтобы сидеть со Сварте, у которого наготове были два лука, и ждать волков. Поскольку Сварте проговорился об этом дома, то скоро к ним присоединился и Коль, так что теперь уже трое мальчишек замирали с горящими глазами и стучащими от нетерпения сердцами и ждали, пытаясь не шуршать сеном и таращась на снежное поле и кучу мясных отбросов, к которой каждую ночь приходили лисы.
Наконец в одну из ночей, когда луна уже наполовину уменьшилась, но было ясно и очень холодно, пришли волки. Ребята слышали их осторожные шаги по насту задолго до того, как смогли их увидеть. Сварте яростными жестами показал, что мальчики должны сидеть совершенно тихо, не шуршать и не делать ни одного движения. В запале он даже провел рукой по горлу, чтобы подчеркнуть, какое суровое наказание ждет того, кто ослушается, и в тот же момент заметил удивленно вытаращенные глаза Эскиля и Арна. Им еще никогда в жизни не угрожал раб, даже в шутку. Но теперь они оживленно закивали в ответ и подняли сложенные вместе указательные и средние пальцы в знак того, что они клянутся сидеть неподвижно.
Сварте двигался невыносимо медленно, натягивая оба лука без малейшего звука. Потом он отложил один из приготовленных луков и осторожно поднял второй, готовясь выстрелить.
