взглядом. Я была наверху, в своей спальне. Помнишь мою спальню, Рут? Окна смотрят во двор у парадного входа, помнишь? О, моя малышка Мэри выглядела такой маленькой и храброй. О, Мэри. Ты шла, распрямив свои тоненькие плечики, с таким видом, словно хотела сказать: «Я все могу! Я могу все на свете!» Ты такая милая, Мэри! Ты моя бедная, дорогая, милая девочка! Ты была такая храбрая!
Мэри закрыла глаза. У Рут горло сжалось от яростной, желчной злости.
– Да, я проводила твою мамочку взглядом, Рут, и заплакала. Я сидела в своей комнате и заливалась слезами. Вошел мой брат и положил руку мне на плечо. Ты же знаешь, как добр мой брат Лэнфорд. Да?
Рут не могла говорить. Она с такой силой сжала зубы, что не могла раскрыть рот и произнести хоть слово. А если бы могла, то разразилась бы длиннейшим ругательством. Да, она смогла бы обрушить это страшное ругательство на эту старую сучку.
– И мой милый брат сказал мне: «Вера, все будет хорошо».
Знаешь, что я ему ответила? «Теперь я понимаю, как плохо было бедной миссис Линдберг![9]»
Они просидели молча очень долго – Рут казалось, словно целый год прошел. И последняя фраза мисс Веры повисла в воздухе. Мысли Рут бешено метались. Смогла ли бы она ударить эту женщину? Смогла ли бы выскочить из машины и пешком вернуться на Форт-Найлз?
– Но теперь она рядом со мной, где ей и положено быть, – сказала мисс Вера. – И мы делаем, что хотим. Ни мужей, которые бы нам указывали, что делать. Ни детей, за которыми надо смотреть. Кроме Рики, конечно. Бедненький Рики. Но он немного просит, Бог свидетель. Мы с твоей мамочкой – независимые женщины, Рут, и нам хорошо вдвоем. Мы наслаждаемся своей независимостью, Рут. Нам она очень нравится.
Рут пробыла у матери неделю. Каждый день она надевала одну и ту же одежду, и никто больше об этом ни словом не обмолвился. Поездок по магазинам больше не было. Она спала в одежде, а утром, приняв душ, снова ее надевала. Она не жаловалась. Какая разница? Это была ее стратегия выживания: пошло все к чертям собачьим.
Пошло оно все к чертям! Ее просили о чем-то – она делала. Как бы мисс Вера ни измывалась над ее матерью, как бы она ее ни эксплуатировала, Рут делала вид, что ничего не замечает. Рут отбывала в Конкорде положенный срок. Она терпела. Она смирялась. Она старалась не сойти с ума. Потому что, если бы она реагировала на все, что ее возмущало, она бы попросту не выходила из состояния отвращения и злости, а тогда бы ее мать сильнее нервничала, а мисс Вера вела себя еще более хищно, а Кэл Кули – еще более нагло. Так что Рут гнула свою линию.
Каждый вечер перед сном она целовала мать в щеку. Мисс Вера кокетливо говорила: «А меня поцеловать?», – и Рут шла через комнату на свинцовых ногах, наклонялась и целовала старуху в сиреневую щеку. Ради матери. Она делала это, потому что это проще, чем швырнуть в старуху пепельницей. Она видела, какое облегчение приносит матери. Хорошо. Ладно. Чем бы она ни могла ей помочь, пусть будет так.
– А
И каждый вечер Рут бормотала что-нибудь вроде: «Спокойной ночи, Кэл. Не вздумай прикончить нас во сне».
А мисс Вера сокрушалась:
– Какие ужасные слова для девочки твоего возраста.
«Ладно-ладно, – думала Рут. –
Она знала, что лучше ей держать рот на замке, но все же ей нравилось время от времени подкалывать Кэла Кули. Тогда она чувствовала себя самой собой. Такое поведение было ей знакомо. Это ее утешало. Она ложилась в постель, довольная собой. Она укладывала свое удовлетворение рядышком и обнимала его, словно плюшевого мишку. Ежевечерние остроты в адрес Кэла помогали Рут Томас крепко засыпать и не ворочаться часами, размышляя над вечным, навязчивым вопросом: «Какая судьба забросила меня в жизнь семейки Эллисов? И почему?»
7
В каждой порции икринок омара непременно встретишь икринки неправильной формы, а в ряде случаев икринок неправильной формы может оказаться довольно много.
В конце недели Кэл Кули и Рут поехали обратно в Рокленд, штат Мэн. Всю дорогу шел дождь. Рут сидела на переднем сиденье рядом с Кэлом, а тот просто рта не закрывал. Он то и дело подзуживал Рут, прохаживался по поводу того, что у нее всего один комплект одежды, вспоминал о поездке в магазин Блера, издевательски изображал, как мать Рут рабски прислуживает мисс Вере.
– Заткнись, Кэл, – сказала Рут.
– «О, мисс Вера, вам сейчас вымыть голову?» «О, мисс Вера, вам сейчас срезать мозоли?» «О, мисс Вера, вам попку подтереть?»
– Оставьте мою мать в покое, – сказала Рут. – Она делает то, что должна делать.
– «О, мисс Вера, мне выйти на шоссе и броситься под машину?»
– Вы еще хуже, Кэл. Уж столько, сколько вы, никто Эллисам задницу не лижет. Вы перед этим стариканом пляшете за каждый пенни, а уж перед мисс Верой просто ползаете.
– О, я так не думаю, детка. Думаю, приз должен достаться твоей мамочке.
– Нет, ты чемпион, Кэл.
– Это еще неизвестно, Рут.
– Ты чемпион по подхалимажу.
Кэл заржал:
– Вот это мне больше нравится! Давай-ка перекусим.
Мать Рут дала им с собой корзинку с хлебом, сыром и шоколадками. Рут открыла корзинку. Там лежала маленькая головка сыра – мягкого, покрытого корочкой воска. Рут разрезала сыр ножом, и он распространил убийственный запах – будто что-то протухло на дне сырой ямы, а если точнее – пахло блевотиной на дне этой самой ямы.
– Черт! Ну и вонь! – воскликнул Кэл.
– О господи, – пробормотала Рут, поскорее засунула сыр обратно в корзинку и захлопнула плетеную крышку. А потом она закрыла нос краем свитера. И то, и другое оказалось совершенно бесполезно.
– Выброси его! – крикнул Кэл. – Выкини его из машины!
Рут открыла корзинку, опустила стекло и выбросила сыр. Головка подпрыгнула и покатилась по дороге позади машины. Рут высунула голову в окошко, пытаясь отдышаться.
– Что это было? – требовательно вопросил Кэл. – Что это
– Мама сказала, что это сыр из козьего молока, – ответила Рут, отдышавшись. – Домашний. Кто-то преподнес мисс Вере на Рождество.
– Чтоб убить ее, не иначе!
– Наверное, это деликатес.
– Деликатес? Она сказала, что это деликатес?
– Оставь ее в покое!
– Она хотела, чтобы мы это съели?
– Это был подарок. Она не знала.
– Ну, теперь я знаю, откуда взялось выражение «разрежь сыр».
– Ой, ради бога.
– Раньше я никак не мог понять, почему про некоторые сыры говорят, что они воняют, как портянки, а
