– Моя
– Я ей не указ.
– Кто же тогда?
– Ты знаешь кто.
Рут с отцом долго смотрели друг на друга. Чуть ли не целую минуту.
– Ты мог бы побороться с Эллисами, если бы захотел, папа.
– Нет, не смог бы, Рут. И ты не сможешь.
– Лжец.
– Я тебе сказал: прекрати так говорить.
– Тряпка, – произнесла Рут, к величайшему собственному изумлению.
– Закрой свой гадкий рот, – сказал Стэн и вышел из дому.
Вот такое случилось происшествие.
Рут прибрала в кухне и отправилась к миссис Поммерой. Она почти час проплакала, сидя на кровати, а миссис Поммерой гладила ее волосы и спрашивала:
– Почему ты мне не расскажешь, что случилось? Рут, всхлипывая, проговорила:
– Просто он – тряпка.
– Ну разве можно такое отцу говорить, милая?
– Трус гребаный. Ну почему он хотя бы капельку не такой, как Ангус Адамс? Почему он ни за что не может постоять?
– Ты что, вправду хочешь, чтобы твоим отцом был Ангус Адамс, Рут?
Рут только сильнее разрыдалась, а миссис Поммерой сказала:
– Ох, детка. Трудный у тебя выдался год.
В комнату вошел Робин и сказал:
– Что у вас тут за шум? Кто тут хнычет?
Рут крикнула:
– Пусть убирается! Скажите ему, пусть убирается!
Робин сказал:
– Это мой дом, сучка.
А миссис Поммерой сказала:
– Вы прямо как братишка с сестренкой.
Рут перестала рыдать и сказала:
– Не могу поверить в это гребаное место.
– В какое место? – спросила миссис Поммерой. – В какое место, детка?
Рут прожила в доме миссис Поммерой до конца июля, весь август и начало сентября. Иногда она подходила к соседнему дому, дому своего отца, когда знала, что тот в море, заходила и брала то чистую блузку, то книжку. Порой она пробовала понять, чем отец питается. Заняться ей было нечем. Работы у нее не было. Она отказалась даже от попыток делать вид, будто ей хочется работать помощницей на омаровой лодке, и больше никто не спрашивал, какие у нее планы. Явно никто не собирался предлагать ей работу на лодке. А людям, у которых на Форт-Найлзе в тысяча девятьсот семьдесят шестом году не было работы на лодке, заняться было, по большому счету, нечем.
Рут нечем было занять себя. Миссис Поммерой хотя бы подрабатывала шитьем и стрижками. Китти Поммерой водила компанию со своим алкоголизмом. У Вебстера Поммероя был прибрежный ил, в котором он мог копаться, а у Сенатора Саймона – мечта о музее естествознания. Порой Рут казалось, что она уже стала похожей на старожилок Форт-Найлза – маленьких древних старушонок, сидевших у окошек и, отодвинув занавеску, глядящих, кто идет по улице – если мимо дома в редких случаях кто-то проходил.
Рут жила у миссис Поммерой, где кроме нее еще жили сама миссис Поммерой, Вебстер, Робин и Тимоти Поммерои, толстуха Опал, жена Робина, и их младенец-великан, Эдди. Теперь в дом сестры вдобавок переселилась Китти Поммерой, которую выгнал из дому дядя Рут, Лен Томас. Лен стал жить с Флоридой Кобб – и угораздило же его из всех унылых баб выбрать именно ее! Флорида Кобб, взрослая дочь Расса и Айви Кобб, из которой слова было не выдавить и которая всю жизнь только тем и занималась, что толстела и раскрашивала плоские раковинки морских ежей, теперь жила с Леном Томасом. Для Китти это был настоящий удар. Она грозила Лену ружьем, но он отобрал у нее ружье и разрядил его в духовку.
– Я-то думала, Флорида Кобб – моя долбаная подружка, – сказала Китти Рут, хотя Флорида Кобб сроду не была ничьей подружкой.
Китти поведала миссис Поммерой всю печальную историю о последней ночи под крышей дома Лена Томаса. Рут слышала, как сестры разговаривают в спальне миссис Поммерой за закрытой дверью. Она слышала, как Китти непрестанно рыдает. Когда из спальни наконец вышла миссис Поммерой, Рут спросила:
– Что она сказала? Что стряслось?
– Я не хочу слышать об этом дважды, Рут, – призналась миссис Поммерой.
– Дважды?
– Не хочу слышать из ее уст, а потом из своих. Просто забудь об этом. Теперь она будет жить здесь.
Рут начала осознавать, что Китти Поммерой каждый день просыпается более пьяной, чем большинство людей бывали за всю жизнь. По ночам она плакала и плакала, и миссис Поммерой с Рут укладывали ее в кровать. Она пыталась лягнуть их, когда они волокли ее по лестнице наверх. Это происходило почти каждый день. Однажды Китти заехала Рут кулаком по лицу, и у Рут кровь пошла носом. От Опал помощи ждать не приходилось. Она боялась, что ей достанется от Китти, поэтому сидела в уголке и плакала, пока миссис Поммерой и Рут унимали Китти.
Опал заявила:
– Я не хочу, чтобы мой малыш рос под все эти вопли.
– Ну так проваливай в свой чертов дом, – сказала Рут.
– Это ты проваливай в свой чертов дом! – гаркнул на Рут Робин Поммерой.
– Вы все прямо как братишки и сестренки, – сказала миссис Поммерой. – Все бы вам шутить друг над дружкой.
Рут не виделась с Оуни. Она не встречалась с ним со дня свадьбы. Об этом позаботился пастор Вишнелл. Он решил провести осень в грандиозном турне по островам штата Мэн, с Оуни в качестве капитана. Они должны были проплыть на «Новой надежде» по всем гаваням Атлантики от Портсмута до Новой Шотландии. Проповедовать, проповедовать и проповедовать.
Оуни ни разу не звонил Рут, да и как он мог ей позвонить? У него не было номера ее телефона, он понятия не имел о том, что она живет у миссис Поммерой. Рут не сильно переживала из-за того, что Оуни ей не звонил. Скорее всего, они мало что могли бы сказать друг другу по телефону. Оуни и при общении с глазу на глаз был не слишком большим болтуном, и Рут не могла представить, чтобы с ним можно было дни и ночи напролет трепаться по телефону. Да и о чем им было говорить? Рут совсем неинтересно было обсуждать с Оуни местные сплетни. Но все это вовсе не означало, что она не скучала по нему. На самом деле она по нему тосковала. Ей хотелось быть с ним. Ей хотелось, чтобы он находился в одной комнате с ней, чтобы она снова могла ощутить уют его тела и его молчания. Ей хотелось снова предаться с ним бурной страсти. Ей хотелось быть рядом с Оуни обнаженной, и думы об этом занимали большую часть ее времени. Она вновь и вновь говорила с миссис Поммерой о единственном случае, когда у них с Оуни был секс. Миссис Поммерой расспрашивала ее о разных моментах и, похоже, по ее мнению, все было хорошо.
Рут спала на верхнем этаже в большом доме Поммероев, в той самой спальне, которую миссис Поммерой пыталась ей отвести тогда, когда ей было девять лет, – в спальне с выцветшими коричневатыми капельками крови на стене, где давным-давно дядюшка Поммерой покончил с собой, выстрелив себе в рот из ружья.
– Если тебе тут не страшно, – сказала миссис Поммерой.
– Нисколечко.
В полу была вентиляционная решетка, и если Рут ложилась на пол и прижималась ухом к этой
