бы на Черепаший остров и показала бы Юстасу, где раки зимуют. И есть у него одна подруга, известная своей прямолинейностью художница, которая постоянно твердит ему: «Эй, Юстас, почему бы тебе просто не признать, что на самом деле детей ты не любишь? Я же вижу: когда они с тобой в одной комнате, ты места себе не находишь».
Как и у всех, у меня есть свое мнение по поводу личной жизни Юстаса Конвея. Мне кажется, что ему нужна женщина, которая и была бы сильной, и умела подчиняться. Это может показаться невозможным, но бывает и такое. Веками женщины сочетали в себе силу и смирение, особенно на американском фронтире. Возьмем хотя бы жену Дейви Крокетта, которая не знала себе равных по части выживания среди дикой природы, но при этом беспрекословно слушалась мужа. Именно такая женщина нужна Юстасу. Но жена Дейви Крокетта жила в XVIII веке. Наверняка все обратили внимание, что время нынче другое. Так что, по моему мнению, Юстасу Конвею вряд ли удастся найти себе жену (или, как он иногда говорит, «спутницу»). Ведь, как сказал однажды один его городской друг, подражая деревенскому акценту, «за век феминизма все невесты испортились!».
Юстасу, как и многим великим людям, способным изменить мир, не под силу лишь одно – вот эта самая деликатная разновидность близкого партнерства. Все его силы, все таланты становятся бесполезными, когда дело доходит до отношений с женщинами. Вот что писал несчастный Мерриуэзер Льюис своему дорогому другу Уильяму Кларку спустя несколько лет после экспедиции, в ходе которой они прошли через всю страну и составили ее карты: «Что касается любви, чувствую себя вдовцом… на меня вдруг нахлынули вся неустроенность, все беспокойство, всё неописуемое убожество, свойственное старым холостякам, и я не могу не предположить, мой дорогой друг, что чувства эти происходят от
И не то чтобы у Юстаса не было выбора. Он привлекает внимание женщин и часто с ними общается, несмотря на то что живет в изоляции. Восторженным и прекрасным мечтательницам, что слетаются на Черепаший остров каждый год, воистину нет числа: ученицы, студентки, туристки. Многие из них с удовольствием повалялись бы на сеновале с настоящим горцем, стоило тому только позвать. Если бы Юстаса в жизни интересовал лишь умопомрачительный секс, он с легкостью собрал бы целую коллекцию любовниц – как ягоды с куста. Но надо отдать ему должное, он никогда не использовал Черепаший остров как собственный «остров свободной любви». И никогда не использовал ни одну из своих очаровательных поклонниц для кратковременного удовлетворения сексуальных прихотей. Напротив, он сознательно держит на расстоянии многочисленных юных девиц, которые идеализируют его образ крутого парня, потому что считает непозволительным эксплуатировать их восторженные чувства. Вместо этого он стремится установить крепкий священный союз между двумя личностями. Это стремление возникло и окрепло благодаря идее романтической любви, которую Юстас продолжает упрямо, почти воинственно, до боли в сердце, отстаивать, невзирая на всю ее наивность.
«Я был бесконечно заинтригован встречей с тобой и возможностью поделиться своими мыслями, – писал он еще в юности одной девушке, которая продержалась совсем недолго и потому не может быть по праву названа одной из подруг Юстаса Конвея. – Что ты думаешь обо мне, я не знаю, но надеюсь, что у нас появится возможность лучше узнать друг друга. Я ищу спутницу жизни, а такая энергичная, умная, любящая приключения девушка, как ты, вполне мне импонирует. Как я мечтаю реализовать свою фантазию о крепких отношениях, о любви, добросердечной заботе и понимании длиною в жизнь! Я хочу идеальных отношений, составляющих суть американской мечты и основанных на настоящей любви. И на меньшее не согласен… Я уже десять лет мечтаю жениться. Все ищу и ищу, но пока не нашел ту самую, единственную… Если ты присмотришься ко мне повнимательнее и не поленишься узнать меня как человека, то увидишь, что перед тобой глубоко чувствующая, заботливая душа, и она способна предложить тебе больше того, о чем ты когда-либо мечтала, что касается глубоких отношений на протяжении всей жизни, этого „человеческого эксперимента“. Вот что я тебе предлагаю. Пожалуйста, прими эти слова всерьез и не позволяй защитным механизмам скрыть от тебя то, чего действительно хочет твое сердце. Моя любовь у твоих ног. С лучшими пожеланиями, Юстас».
Но и этот подход – «я оглушу тебя своей любовью» – тоже не работает. И Юстаса убивает это ощущение пустоты, утраты, неспособности создать идеальную семью, которая могла бы компенсировать жестокое детство. Он прекрасно понимает, что времени осталось не так уж много. Недавно у него завязался роман с Эшли, красивой девушкой-хиппи 24 лет, которую он знал многие годы. Это самая милая и добрая девушка, какую я когда-либо встречала. Юстас познакомился с ней шесть лет назад на вечеринке и весь вечер не мог отвести от нее глаз; он смотрел, как она общается с другими, и думал: «Она такая живая, в ней столько любви – она как освежающий всю комнату водопад, вокруг которого поднимаются клубы тумана. Это так потрясающе! Я посмотрел на нее – и сказал себе:
Но у Эшли, которой в то время было восемнадцать, уже был парень. Она собиралась уехать из города и начать жизнь, полную безумных приключений и путешествий, и уж точно не была готова к тому, чтобы стать женой Юстаса Конвея. Но недавно она вернулась в Бун, уже одна. Юстас снова влюбился в нее, а она в него.
Юстас считает, что Эшли похожа на ангела, и это нетрудно понять. Вокруг нее сияет аура доброты и человечности. Как-то раз Эшли ехала по Буну; на перекрестке, когда горел красный сигнал светофора, к ней подошел бездомный и попросил денег. Эшли, которая сама годами выживала за счет купонов на еду и надежды на лучшее, поискала в машине мелочь, но нашла лишь несколько центов.
– У меня совсем мало денег, – извиняющимся тоном сказала она бомжу, – но обещаю, я буду за вас молиться.
– Спасибо, – сказал он и улыбнулся, точно она вручила ему стодолларовую купюру. – Я вам верю.
Большое сердце Эшли способно не дрогнув принять всю любовь, отчаянную потребность в тепле и неуемность, которые на него обрушит Юстас. Но есть одна загвоздка. За время своих путешествий ей каким-то образом удалось обзавестись тремя отпрысками – пятилетним сыном и двумя дочками- близнецами, которым нет еще и двух лет.
Услышав о них, я сказала:
– Юстас, помню, ты говорил, что хочешь иметь тринадцать детей. Так это же хорошее начало. Минус трое, десять осталось.
Юстас рассмеялся:
– Конечно, это всё так, вот только тринадцать воображаемых детей и трое реальных – это две большие разницы.
Эшли – спокойная, нежная, уравновешенная молодая женщина с отличным чувством юмора. Благодаря ей на Черепашьем острове возникла столь необходимая атмосфера покоя и гостеприимства. Эшли с достоинством переносит все тяготы примитивного образа жизни. Несколько лет она прожила в нищей коммуне хиппи «Рэйнбоу Гэтеринг», по сравнению с которой Черепаший остров – просто отель «Хилтон». В течение обеих своих беременностей она ни разу не была у врача. («Человек чувствует, когда здоров, – говорит она. – Мне не нужен был врач, чтобы сообщить, что со мной всё в порядке».) Эта женщина родила двух близняшек посреди ночи, прямо на холодной земле в Колорадо, под хлипким брезентовым навесом. Такую женщину не испугаешь ни забоем свиней, ни Помоечными экспедициями.
Юстас клянется, что женился бы на Эшли без промедления, если бы у нее не было своей семьи. Но у него есть очень большие сомнения насчет воспитания чужих детей, особенно если их отец – безалаберный хиппи, который по-прежнему присутствует в их жизни. Юстас не хочет, чтобы детям, которым однажды он может стать отцом, внушали, что отсутствие дисциплины – это нормально. Хотя, надо признать, его не столько заботили близняшки Эшли, сколько ее энергичный и упрямый старший сын.
– Как я могу усыновить мальчишку, когда его характер уже начал формироваться? Он уже испытал на себе разлагающее влияние, и я не могу это контролировать или исправить. У меня с отцом были худшие отношения, которые только можно представить, и если уж у меня будет сын, то я прослежу, чтобы наши отношения были идеальными с самого начала. Между нами не будет ни злобы, ни проблем. Но с сыном Эшли может выйти и так, что я десять лет буду наставлять его на путь истинный, а потом, когда ему
