Увидеть звёзды

Никаких насильников и тем более садомазохизма. Вполне традиционные любовные романы, приходится снабжать мужчин сверхъестественными способностями, ведь нашим современникам, если честно, качественными героями стать довольно сложно. Конечно же на сотворение высоких чернокудрых красавцев, роскошно одетых, загадочных и непредсказуемых (но при этом искусных интриганов), писателю размениваться не пристало. Но, честное слово, дамы обожают все эти интриги. То, что требуется от подобного жанра. И мои распутные повесы дамам тоже очень нравятся, поскольку в душе эти шалуны — пылкие романтики в духе мыльных сериалов.

Поначалу я писала про эпоху Регентства (погодите критиковать — Джоанна Троллоп начинала с того же), но книги эти не продавались, я была никому не нужна. И вдруг однажды я сообразила, что все уже по горло сыты борьбой за справедливость. И нынешних женщин едва ли приманят благородные джентльмены в духе Джейн Остин. Я поняла, что им милее отрицательные персонажи. Причем не из реальной жизни. Вампиры. Неотразимые — по стандартам простых смертных — мужчины, рослые, со смоляными кудрями и чеканными лицами. Иногда я задействую блондинов, для разнообразия. Рыжие, по- моему, на амплуа роковых не тянут, но, по мнению Гэрта, это мой секретарь, мне давно пора пересмотреть каноны мужского великолепия.

Будучи существами сверхъестественными, мои вампиры обладают небывалым могуществом и прекрасными физическими данными и еще наделены волшебным даром: вмиг избавляться от одежды в самые драматичные моменты. Честно говоря, это свойство чревато неприятностями. Любой шотландец вам скажет, что в Старом Рики[8] частенько бывает холодно и сыро.

Когда нагрянула вдруг популярность, я придумала объяснение для столь экстремальных поступков моих злодеев: у вампиров горячая кровь, им не страшны ни холод, ни голод, ни жажда, ни боль.

Что-то я сильно отвлеклась от главного. Мои книги (см. www.waverleyross.com) дают нам с сестрой возможность жить с относительной роскошью, в престижном районе Эдинбурга. Марианна может сколько угодно смеяться над моими персонажами (она называет их «твои ирреальные друзья»), но она с удовольствием пользуется плодами моих трудов. Я не жалею на нее денег. Марианна — это моя семья, жить с ней вполне комфортно (конечно, если у тебя толстая шкура), она присматривает за нашей квартирой, когда я отъезжаю на всякие мероприятия по «раскрутке» своих вампиров. Она работает через день в одном благотворительном комитете, «Обществе слепых», сидит там у них на телефоне, но могла бы и не сидеть. Просто ей хочется продемонстрировать свою независимость. И я понимаю сестру. Я бы в ее ситуации вела себя точно так же.

Мы неплохо с ней уживаемся, как парочка старых дев, с годами обретающих все больше чудачеств, у каждой — свои. На днях я сказала ей: «Мне пятьдесят с лишним — пора уж притормозить», а она в ответ: «Мне около пятидесяти — пора прибавить газу». Конечно, это она так, для красного словца. Ей ведь сорок пять, на шесть лет меня моложе. В детстве эта разница действительно казалась огромной, впрочем, больше нас разделяла ее слепота, а не годы. Когда Марианна родилась, я уже училась в школе. В общем, сестра моя всегда была в каком-то смысле одинокой девочкой, из-за возраста и своего несчастья. Возможно, поэтому у нее так сильно развито воображение. У нее тоже всегда были «ирреальные друзья»! Они не приносили ей денег, но я уверена, что они были ей необходимы, они по-своему очень ей помогали.

Видит Бог, бывали моменты, когда бедной Марианне действительно требовалась их помощь.

Марианна

Гулять я больше всего люблю в эдинбургском Королевском ботаническом саду в любое время года. Сад этот все по-свойски называют просто Ботаническим. Я могу ходить туда без провожатых. Мой маршрут выверен цифрами, которые я знаю назубок: столько-то шагов до поворота, столько до перекрестка. Еще есть метки, по которым я ориентируюсь: крышка канализационного люка, почтовый ящик, переход. В Ботанический я обычно хожу с тростью, потому что люди оставляют прямо на тротуаре неожиданные сюрпризы: жестяные банки, велосипеды, кто что. Но вообще-то я добираюсь до сада вполне спокойно, бреду и радуюсь запахам и звукам, предвкушая благословенный миг, когда войду в ворота и вся уличная суета останется позади.

Ботанический изумителен круглый год. Но особенно он мне нравится в дождливые месяцы. Я люблю прятаться под кронами, когда они полны листьев, стоять и слушать стук дождевых капель; по их мерному многоголосью я в состоянии представить некую звуковую скульптуру, могу определить, какого размера то или иное дерево, какой формы, я улавливаю слухом расстояние, масштабы пространства вокруг. Я не знаю, что такое ландшафт, я могу лишь — очень смутно — почувствовать, что такое расстояние. Я определяю его по шкале звуков: громкие, чуть тише, совсем тихие. Но сила звука не всегда зависит от расстояния. Мужской голос иногда бывает очень тихим, хотя его обладатель рядом. Звук не такой уж надежный поводырь.

Некое представление о ландшафте я получаю, слушая музыку. Звучание оркестра настолько многомерно, в нем столько вариаций и мелодических сплетений, такое разнообразие тембров и насыщенности, столько составляющих, что все это дает мне шанс почувствовать то, что находится за пределами досягаемости моей трости и пальцев. Музыка говорит мне, что мир гораздо больше, она расширяет границы моих скудных познаний о нем.

Разумеется, я понимаю, что в нем много чего происходит. Я ведь слушаю новости. Я проходила в школе географию, я читала книжки про далекие страны, их читают многие любознательные домоседы, мы с Луизой даже ездили в некоторые из этих стран. Но все равно Земля для меня лишь нечто воображаемое, известно, что она существует, но увидеть ее невозможно, в общем, то же самое, что Плутон или Нептун для вас, зрячих. Астрономы определили наличие в космосе Нептуна задолго до того, как появились достаточно мощные для созерцания этой планеты телескопы. Ученые обнаружили, что на орбиты других планет что-то такое воздействует. В галактике имелась лакуна, где непременно должна была находиться еще одна планета, они свято в это верили. Нептун — дитя этой веры, веры в физику и математику.

В моей жизни тоже имеется лакуна, где вроде бы должна находиться Земля. Я вынуждена принимать ее существование на веру. Я не могу увидеть ее, не могу осмыслить, что такое планета Земля, мне доступны только какие-то мелочи, ее характеризующие, мелкие детали, к которым можно прикоснуться. По большому счету вам, зрячим, тоже доступны только отдельные фрагменты, кусочки целого, но вы можете добавить к увиденному воочию и то, что увидели другие. Кто-то сквозь объектив фотоаппарата, кто-то, посмотрев в телескоп, кто-то с борта космического корабля. Благодаря этому «вторичному» зрению ваш мир гораздо шире, неизмеримо шире, чем мой. Мой мир так навсегда и останется крохотным мирком.

Но, когда я слушаю симфонию, мне кажется, я испытываю то же, что человек, который смотрит на горную гряду, на быструю реку или на городские крыши. Музыка помогает мне увидеть. Музыка и дождь. Дождь помогает мне увидеть то, что я не могу обследовать кончиками пальцев: все дерево целиком или домик оранжереи. Когда идет дождь, я всегда там, в Ботаническом, в одной из оранжерей, или стою под ветвями какого-нибудь любимого дерева.

А зиму я не люблю. Конечно, ее все не любят — погода промозглая, дни совсем короткие. Ну а мне какая разница длинные они или короткие? Я не люблю зиму, потому что на деревьях не остается листьев, а значит, нет их шелеста под дождем, нет этой древесной музыки. Мои деревья в зимнюю пору поражены немотой. Как только ложится снег, мир становится почти неслышимым и невнятным. (Вы бы сказали расплывчатым, таким он, наверное, видится близоруким людям.) Нет опавших листьев, шуршащих под ногами, нет внезапных птичьих трелей, исчезают под притоптанным снегом мои надежные ориентиры, такие как крышки канализационных люков, иногда даже кромки тротуара. Мое путешествие в Ботанический теперь похоже на рискованную авантюру.

Ненавижу зимнее молчание природы, оно заставляет меня постоянно помнить о слепоте. Холод и тающий на щеке или на руке снег — вот и все впечатления, а прочувствовать зимний пейзаж невозможно, только его почти абсолютное безмолвие. Мир лишен привычных звуков, которые помогают мне его познавать. Когда накатывает зима, меня изводит депрессия, вызванная, так сказать, насильственным беззвучием. Те, кто подвержен сезонным обострениям, поймут, что я имею в виду. Им не хватает света, а