рубашки.
– Я готова, – хрипло сказала она.
Башенка была наглухо защищена от всех ветров, но не отапливалась. Да пару щелей в каменной кладке пришлось оставить – для тонкого, длинного, похожего на хобот гигантского комара ствола пулемета, и для стрелка – чтобы видеть, куда стрелять. Впрочем, Глиргвай не мерзла. Волчий полушубок и шерстяные штаны, а так же заклинание Сферы Тепла, которым она окружила себя, вполне решили эту проблему. Сменив Моркобинина на посту, девушка проверила поворотный механизм пулемета, смазала его, посмотрела, легко ли ходит патронный диск, и накрутила около сотни патронов. Тиндекет, владелец пулеметов – того, что стоял сейчас в сторожевой башенке и второго, находившегося над входом в Дом Ежей – всегда говорил: «Не знаешь, чем заняться? Накрути патронов». Сам Тиндекет никогда не рассказывал об этом, но Хелькар как-то обмолвился, что эльф заплатил за волшебное оружие половиной своей жизни. Морана, богиня Смерти и Зимы, выпила из Тиндекета половину его Чи. Партизаны редко пользовались пулеметами – они были слишком тяжелы для того, чтобы таскать их с собой по лесу, но почти каждую зиму кому-нибудь в Жемчужной Капле приходило в голову подзаработать на головах преступников. Глиргвай этому не удивлялась и не злилась, в отличие от Квендихен. «Ведь мы защищаем их», со слезами в голосе говорила подруга, рассекая трупы, чтобы скормить их Дому. «Если бы не мы, здесь давно бы хозяйничали мандречены. Они вырубили бы весь лес, увезли бы пауков, чтобы показывать их в цирках, опустошили бы рудники…». Квендихен повторяла слова Моркобинина, своего возлюбленного, за которым увязалась в одном из кабаков. До судьбоносной встречи Квендихен была трактирной певицей, и политикой не интересовалась вообще. Она с равным удовольствием исполняла под заказ посетителей и протяжные песни мандречен, и арии из опер серых эльфов, изобилующие цветистыми сравнениями, и суровые песни эльфов темных, отличающиеся рваным ритмом и скупостью поэтических оборотов. Но маленький, ворчливый, похожий на медвежонка Моркобинин чем-то сумел покорить сердце избалованной актрисы. Глиргвай догадывалась, чем именно. Если бы она оказалась на месте Квендихен, она бы не стала повторять ничего не значащие слова о политике – она бы установила небольшого идола в виде фаллоса и во время отлучек Моркобинина смазывала бы его соком грецких орехов, петрушки или, на худой конец, сырым яйцом. Как-то Глиргвай поделилась своими мыслями на этот счет с Хелькаром. Эльфка думала, что он засмеется, но тот печально улыбнулся и сказал: «Я чувствую и свою вину в том, что ты выросла такой циничной». Но так или иначе, Квендихен была хорошей подругой. Она научила Глиргвай играть на лютне и петь, а так же пользоваться тушью не только для того, чтобы чернить глазные впадины перед боем. Поэтому Глиргвай помалкивала, когда на Квендихен находило желание порассуждать о политике. Певица сделала себе под грудью наколку в виде черной стрелы, хотя понимала, насколько это опасно. За голову Махи давали сто золотых далеров; голова Квендихен оценивалась в пятнадцать, а сама Глиргвай, как ей недавно удалось узнать, стоила, по мнению мандречен, двадцати пяти.
Но голова Черной Стрелы, ненаследной принцессы Железного Леса, чей отряд контролировал большую область на юге, была оценена в двести далеров.
Зима – время безысходной тоски. Она отупляет и заставляет забыть боль прошлых ошибок. Иногда охотники за головами приходили из очень отдаленных мест, но конец всегда был один и тот же. Тиндекет называл это «крутить диски». Гостям не удавалось придти нежданными; партизаны успевали перетащить в ущелье второй пулемет, и установить его в незаметной пещере над входом в ущелье. Один поворот диска занимал полторы минуты и съедал пятьдесят патронов. Прошлой зимой Тиндекет впервые разрешил Глиргвай покрутить диски вместе с ним. На втором пулемете всегда сидел Моркобинин, и в ту зиму с ним была Квендихен.
Им пришлось отстреливаться в течение получаса, на этот раз пришла не ватага, а маленькая армия. Через пятнадцать минут пулемет разогрелся так, что стрелки обжигали себе руки, касаясь механизма смены диска. До весны девушки проходили с лубками на руках – они сожгли кисти до живого мяса, до костей. Квендихен, надышавшаяся порохового дыма, долго кашляла.
Но в этот раз дежурство прошло спокойно до самого вечера. Когда начало темнеть, Глиргвай забеспокоилась. Реммевагара, отправленный в Жемчужную Каплю за покупками, давно уже должен был вернуться, но его все не было видно. Полуэльф не нашел бы дороги к долине в ночном лесу. Глиргвай обняла ствол пулемета и погрузилась в поисковый транс, которому ее обучила сестра Че.
Землянка Черной Стрелы была теплой и сухой. Лежанка, сколоченная из сосновых досок – просторной. Да и тюфяк был набит не соломой, как у остальных партизан, а гусиным пухом. Но после смерти Эарона лежанка казалась эльфке слишком просторной, тюфяк – комковатым. По вечерам Ваниэль долго не могла заснуть, несмотря на изнурительные дневные рейды по лесу. Она лежала, вдыхая горьковатый запах смолы, и нежный звон магического шара даже обрадовал ее.
Ваниэль села, всунула ноги в валенки и подошла к столу. Никто очень давно не выходил с ней на связь; она пользовалась магическим шаром как пресс-папье для карт и бумаг. Сейчас хрустальный шар светился нежным молочным светом. Эльфка коснулась его рукой, и в прозрачной глубине появилось лицо матери. Ваниэль нахмурилась.
– Вани, прошу тебя, не разрывай связь! – воскликнула королева Ниматэ. – Выслушай меня!! Вы с братом должны бежать из Железного Леса, бежать как можно быстрее. В конце концов, у тебя есть предназначение, и ты должна сохранить себя для него!
– Это что-то новенькое, – пробормотала эльфка и опустилась на табуретку. – Обычно ты предлагаешь мне вернуться домой.
Королева Ниматэ ответила. Ненаследная принцесса темных эльфов слушала. Слушала долго.
К облегчению Реммевагары, эльфка зашевелилась, села и ответила: «И вовсе незачем так орать, я все прекрасно слышу».
«Деактивируй ловушки, я пройду», передал он.
«Я проведу тебя», отвечала Глиргвай. – «Подожди».
Она прикрылась магическим щитом и исчезла из башенки и из ощущений Реммевагары. Эльф вздохнул и сел на санки. Темнота вокруг сгущалась. Так вода в стакане становится все черней по мере того, как в нее добавляют краску. Реммевагара от нечего делать счистил снег с валенок.
Глиргвай появилась из темноты бесшумно – черная фигурка на сером фоне, словно в театре теней. Реммевагара вздрогнул. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, если учесть, кто учил Глиргвай подкрадываться. Хелькар подобрал девочку – тогда ей было лет пять – в горящей деревне, через которую мандречены гнали отряд Махи после крайне неудачной вылазки.
Да, ее подобрал Хелькар.
Обычно он не был склонен к милосердию.
Стройный, на голову выше любого в отряде, Хелькар отказался остричь волосы и скреплять их в иглы. Из-за этой прически партизан и называли Ежами. В длинных светлых кудрях он носил эмалевую заколку в виде трилистника с крохотными изумрудами. По словам эльфа, это был подарок погибшей возлюбленной. Так что Хелькар ничем, ну вот ничем не походил на Короля-Призрака, о котором длинными зимними вечерами рассказывала Реммевагаре мать. Ничем, кроме одного.
А сейчас вся надежда была только на старые сказки, на странные, удивительные песни Звездных Эльфов, на кардинально расходившиеся с летописями предания. И на то, что он,
