них списывали неслыханные подробности и чуть ли не мысли несчастных, которыми они ни с кем не делились.
Но которые, тем не менее, стали точно известны палачам.
Не думая о том, что он делает, Лакгаэр быстрым и точным движением схватил стопку исписанных листов и разорвал ее пополам, и снова пополам, а затем испепелил обрывки пучком Чи.
Когда он обернулся, в кабинете, разумеется, никого не было.
Лакгаэр перевел дух. Он взял писало в руки, но пальцы старого эльфа дрожали так сильно, что писать в тот день он больше не смог. А на следующий день надо было расшифровать результаты экспериментов и сравнить их со свежими…
Вот так и случилось, что повесть о Хелькаре Ангмарском, вымышленном короле никогда не существовавшего королевства, не вошла ни в летописи, ни в философские трактаты южных эльфов. Да и вообще ни в какие трактаты не вошла. У темных эльфов редко находилось время на философствования.
Чем Ангмарец, несомненно, был бы очень доволен.
Осталась лишь песня эльдар – старая, странная песня. Но и она раньше и позже должна была забыться, ибо ничто не вечно в этом мире.
Принц и рыжий эльф сидели в кухне. Кулумит резал лук для соуса. Рингрин рассеянно катал по скатерти шарики из мякиша.
Кулумит искоса поглядывал на принца. Он хорошо знал друга и видел, что тот сильно не в духе, и скорее чем-то недоволен и удивлен, чем рассержен. Но с расспросами не лез. Вместо этого рыжий эльф смаковал свои впечатления от посещения Рабина. Он единственный мог ходить по улицам, не привлекая пристального внимания, и все связи с внешним миром держались через него. Кулумит закупал на рынке продукты и через два дня уже неплохо разбирался в ценах. Хотя заговорщики пока не испытывали недостатка в финансах – Лайтонду пришел перевод, да и котелок был еще на три четверти полон – рыжий эльф беспощадно торговался в той холодной, чуть брезгливой манере, по которой можно было узнать истинного тэлери. Кулумит отнес в адрес, который ему указал Лайтонд, цепочку с медальоном, в котором горел сапфир. Верховный маг Фейре предупредил, что его могут принять за убийцу, снявшего медальон с тела, и встретить соответственно. Но все обошлось, а Кулумит во время прогулки успел осмотреть город.
И он был очарован.
У темных эльфов пользовалась большой известностью баллада «О паучонке и волках». В ней рассказывалось о том, как люди разорили гнездо паука, и маленький паучок попал в волчью стаю. Волки приняли его. Даже серые убийцы знали, что найденыш относится к возлюбленным детям Мелькора. Они научили паучка всему, что знали сами, и полюбили его, как брата. Паучок вырос и стал главой стаи. Он загонял для волков дичь, и стая жила припеваючи… пока однажды паук не нашел паутину, а за ней – целый паучий город. И он восхитился, влюбился в родную для него красоту и ушел из стаи. Горе волков передается скупой, но душераздирающей строчкой: «В ту ночь Ифиль была полной. Они сидели на своем холме, смотрели на нее и не выли».
Кулумит слышал эту балладу много раз. Каждая мать от Эребора до Мир Минаса поет ее по вечерам. И всегда у него вызывал сомнение конец сказки. «Паук, выросший с волками», рассуждал рыжий эльф. – «Должен по духу быть волком… только в паучьем теле. Как ему могла понравиться паутина? Ведь ее избегает большинство животных». Короче говоря, Кулумит считал концовку песни поэтическим преувеличением.
Но сегодня он понял, что поэт, создавший балладу, хорошо знал жизнь.
Кулумит попал в Рабин, когда местные тэлери переживали не самые лучшие свои времена. Но и расцвет остался не так уж далеко за плечами. Рыжий эльф бродил между зданиями. Ему казалось, что он узнает каждый элемент лепнины, каждый сюжет на барельефе, каждую фигурку на крыше. И Марфор, так долго молчавший, что Кулумит уже почти позабыл о том, что у него есть Синергист, сказал внутри него: «Да, кровь – не водица. Ты останешься здесь».
«Нет», ответил Кулумит. – «Я должен бороться с мандреченами, и я вернусь домой».
Марфор промолчал, но рыжий эльф ощутил дуновение улыбки.
Когда он пришел на рынок за вялой, чуть сладкой зимней картошкой, он увидел девушку. Эльфка покупала бисер и ленты через ряд от него. У девушки были длинные светлые волосы, заплетенные в две толстые косы. Несмотря на высокий рост, она выглядела весьма элегантно в розовой курточке, расшитой белым бисером. Расплатившись, она обернулась. Девушка заметила Кулумита, восхищенно смотревшего на нее, и улыбнулась.
Если бы солнце в этот момент взорвалось, Кулумит этого не заметил бы. Он видел только румяную щечку, мелкие белые зубки и изящно очерченный ротик.
Марфор внутри него мягко произнес: «Ты уже вернулся». На этот раз Кулумиту пришла очередь промолчать. Синергист был прав. И пусть мраморную облицовку дворцов сейчас покрывала копоть пожаров, пусть улыбка девушки была торопливой, словно украденной – это все равно был его дом. Кулумиту пришлось побывать на центральной площади Рабина. Она напомнила ему лавку нерадивого мясника и привела в бешенство. Рыжий эльф был далек от того, чтобы сочувствовать мандреченам, с которыми воевал почти всю свою жизнь. Его привело в ярость, что дракон изуродовал Рабин, завалил его разлагающимися телами – тогда как город должен был сиять, как самый драгоценный алмаз в императорской короне.
Кулумит знал, что придется вернуться в Железный Лес, и не смел признаться себе самому, что уже грустит по этому поводу. Он любил Рингрина и своих друзей-партизан, любил озеро, на котором стояла его деревня. Кулумит раньше робко надеялся вернуться туда после заключения мира. Снова сесть в лодку и поплыть по озеру – поставить сети, например. Или, если вдруг озеро потемнеет и взбунтуется, бороться с ним. И знание того, что против тебя слепая стихия, которой ты можешь противопоставить лишь пару рук, весла и свое мастерство, опьяняло Кулумита. До войны он был лучшим рыбаком в своей деревне.
Но теперь ему хотелось выйти в море – море, которое он увидел первый раз в жизни и чуть не заплакал от счастья.
И побороться с морем, а не с маленькой лужей, которой, как ни крути, и было родное озеро.
Рингрин же испытывал совсем другие чувства.
Рабин угнетал его. Его тошнило от помпезности дворцов и вычурности архитектурных украшений. Здесь было гораздо теплее, чем в Железном Лесу. Висящая в воздухе сырость делала легкий морозец гораздо более трудно переносимым, чем даже сильные холода на родине Рингрина. Море наводило на него страх. Принц никогда не видел столько воды сразу, и не понимал, как можно жить под боком у свирепого Ульмо.
Когда они с Лайтондом шли по набережной Зеленого мыса из их первой вылазки, Рингрин увидел, как кипящая под ветром вода заливает узкую полоску пляжа под набережной и море поднимается вровень с гранитными берегами. Принц был мужественным эльфом. Он поборол желание броситься прочь, а вместо этого спросил:
– Что это?
– Прилив, – ответил Лайтонд.
Верховный маг Фейре вырос в горах и тоже относился к морю без особых восторгов. Увидев непонимание на лице принца, Лайтонд пояснил:
– Море то отступает, то снова приходит. Это связано с поворотами Ифиль. Ради Илуватара, не спрашивай меня, как. Законы движения небесных тел мне не дались.
Рингрин промолчал. В конце концов, он приехал сюда не жить, а убить дракона.
И принц страстно желал сделать это поскорее.
