образовываться среди крестьян села Заречного; были мужики из окрестных деревень, все больше ученики хуторской вечерней школы. Дьякон вел линию, с самого начала ему указанную, и теперь искренно не понимал, чего медлить. Но никакая «объявленная» община не входила сейчас в планы Сменцева.
Дьякон кашлянул и опять заговорил:
— Роман Иваныч, а позвольте спросить, как относиться к слухам среди наших? Говорят, будто есть на примете епископ из господствующей. Что пойдет, мол, в наше согласие и у нас иереев будет ставить. Таким образом, если кто усомняется насчет священства…
Сменцев разозлился. Однако не удивился очень.
— Послушайте, отец Хрисанф, да вы понимаете ли, что говорите? Во-первых, этого нет, а во-вторых, и не нужно ничего подобного. Я вам говорил о рукоположенном священнике, правда… Ну, пусть бы он был на первое время… для некоторых не мешает… А епископ-то на что? Рассудите… Еще насчет «объявления» мечтаете. Куда вам! Пожалуй, сразу о новом епархиальном начальстве затоскуете.
Дьякон обиженно раскрыл рот, поднялся, запахнул рясу. Хотел сказать, что он понимает, что просто слух передал… и не посмел. Мечту о настоящем архиерее, который ради их «нового согласия» совлечется всего, кроме благодати, — эту мечту он сам лелеял. Очень уж пришлась по душе. И он не сдался.
— Дело трудное, Роман Иваныч, и, конечно, необходимости нет. Но если священнику рукоположенный не мешает, то чем же епископ?.. Напротив того, ежели рассудим…
— Нет, отец Хрисанф, вы это бросьте. И о поспешных объявлениях думать бросьте. Дело ведь не в вас и не в тех одних, с которыми вы «таинственно разговариваете». Ваших если сейчас в общину устроить и объявить, — так она и замрет, ни старая, ни новая, отколотая, да еще сама себя не понимающая.
— А коли вы о наших здешних баптистах думаете…
— Ни о ком я не думаю, — резко оборвал его Сменцев. — Вам вот следовало бы подумать кое о чем, да пошире глядеть. Ну ладно, в свое время столкуемся.
Дьякон сник. Было скучно. Одиноко мерцала свеча. Сентябрьский дождь бил в окна. Не такого разговора хотелось дьякону, и он уж подумывал, не уйти ли; но все сидел, поглядывая то на свечу, то на длинные, задумчиво сжатые брови Сменцева.
«Сердитый, — думал про себя, — может, не ладится что у него там? Лик сумный. Рассказать ему еще чего? Да говорить я с ним не умею. Хуже бы не расстроить».
Залаяла собака на дворе. С крыльца донесся веселый голос Флорентия, и через минуту вошел он сам, такой высокий в маленькой комнате флигеля, мокрый, в длинных сапогах, в кожаной куртке.
— Роман, добрый вечер. Сейчас надо переодеться. Потоп на дворе. Отче, здравствуй. Ты как тут?
— Да я было к тебе, Флорентий Власыч… Гляжу — гость.
Флорентий ушел в следующую комнату флигеля, — просто за дощатую перегородку, — и оттуда, смеясь, упрекал дьякона:
— Совсем от рук отбился. Не ходишь. Я про ваши заречные дела давно что-то не слышу.
Вернулся свежий, переодетый в другую куртку, улыбающийся, и сел за самовар. Самовар уже не кипел, а тянул длинную, скрипучую песенку.
По лицу дьякона и по нахмуренным бровям приезжего друга Флорентий догадался, что разговор тут не сладился. Но так как было до дьякона дело, то Флорентий решил не обращать на это внимания и действовать по-своему; коли захочет Роман, может и отменить потом.
— А я, отец Хрисанф, — начал Флорентий, — хотел уж спосылать за тобой. На днях думаю чтение устроить, — собрание то есть. Но чтобы поменее народу. Тебя, значит, с твоими, да только не со всеми, а по выбору, и еще у меня есть некоторые, совсем с другой линии… Думалось, не пора ли вместе потолковать.
Дьякон и обрадовался и насторожился.
— Тут из баптистского поселка, из Кучевого, должны быть люди… может, и подходящие для беседы, — сказал он осторожно.
— Вот, вот. Но только, извини меня, отче, ты в беседу пока не вмешивайся. Так, послушаешь, повидаешь, — здешние ведь люди, — а не налегай. Потом. Церковности в тебе еще много, а у них не тот дух. Прости за откровенность.
— Да понял, понял! — рассердился дьякон. — Не глупее тебя. Ты думаешь я с этими баптистами не разговариваю? Из Кучевого скольких знаю, да на селе у нас, слава Богу. Не первый год вместе живем. А нынче я многим удочку закидывал.
— Напрасно, — произнес молчавший Роман Иванович. — И со своими у вас дела не мало.
Флорентий вступился.
— Да ведь тут много таких, которые с места сдвинуты и к баптизму склоняются. Их важно по дороге перехватить. Иван Мосеич Карусин вот, например. И в семье у него брожение.
— Да и Фокины, — подхватил Хрисанф. — Нет, у нас места благодатные.
Роман Иванович поднялся.
— Вы, отец дьякон, зайдите на днях, еще потолкуем вместе насчет собрания. Теперь ли его или погодить. Должен один петербургский человек приехать. Вам, отец дьякон, будет он в большое подспорье. Спасибо скажете.
Дьякон вскочил, стал собираться. Флорентий зажег фонарь, вышел с крыльца посветить.
Дождик унялся. Капала только откуда-то вода, стуча мелко и звонко. Темно, — будто черный занавес вокруг фонарного кольца. В кольце желтеют деревянные ступени и видны полы дьяконовой рясы, которые он суетливо запахивает.
— Прощай, отче. В яму не свались.
— Ничего, вылезу. Будь здоров. Да, Флорентий Власыч. Вот что?
— Чего еще?
— Ничего, так. Два слова тебе хотел сказать. Мишка-то где?
— Где, — на кухне, верно. Говори.
Дьякон сделал шаг по светлому кольцу фонаря, придвинулся туда, где, полагал, была невидна голова Флорентия, и зашептал:
— Скажу тебе, какой чудный слух у нас есть. Не у наших, а так, мне через пятых людей пересказывали. Может, и наши знают, да мне-то про это им неловко… Худого ничего, а только чудно несколько.
— Не мямли, дьякон. Начал, так и кончай.
Еще ближе пригнулся дьякон и дул прямо в ухо Флорентию, щекоча ему шею острой бороденкой.
— Насчет хозяина, Романа Ивановича. Мало его видят по здешним местам, говорить сам не говорит, все ведь ты да я. Но, конечно, слышат, вот приехал, вот уехал. Что такое?
— Дьякон, тебе говорю — не мямли! — уже совсем нетерпеливо и громко сказал Флорентий.
— Ну-ну, тише. Так вот, шушукаются, что, мол, не тайный ли царский доверенный… Да. За правдой следит, как на Руси правду отыскивают. Помогать послан. Втихомолку, потому везде враги, кругом окружили, так надобен один верный человек, чтобы дело праведное в глубокой тайности пока вел… А? Чего? Врут, небось?
Флорентий даже онемел на минуту. Потом опомнился. Сдержался.
— Дьякон, дьякон, и тебе не стыдно! И не глуп ты после этого? Извини меня. И что у
